Виктория Угрюмова - Все волки Канорры
Спустя два часа творческих мук и поэтических озарений письмо было написано, запечатано, и Такангор посчитал, что правильнее всего будет отослать его, не медля ни минуты. Он потопал на почту, где в ночную смену работали Кехертус с Гигапонтом.
Проходя мимо озера, он увидел, что кто-то разложил на берегу огромный костер, и поневоле заинтересовался. Однако то был не костер. Под старой березой, на упругой подушке изумрудного мха, не сводя взгляда желтых глаз с темного зеркала воды, сидел Бедерхем. Его тело светилось и горело в темноте, как огонь. Собственно, оно горело огнем.
— Доброй ночи, – сказал Такангор, усаживаясь рядом.
— Доброй.
— Сидите?
— Сижу.
— А я иду.
— Куда, если не секрет?
— На почту.
— Письмо отправляете?
— Маменьке. Чтобы она не волновалась.
— Это правильно.
— А вы смотрите.
— Смотрю.
— Это хорошо.
— Да, — вздохнул демон. — Хорошо. Необыкновенно хорошо жить. Правда?
— Не возражаю.
В этот момент на воду упал золотой лист и поплыл, как маленькая галера, охваченная огнем, куда-то туда, в темноту.
— Вы заметили? У вас осень наступила, — сказал Бедерхем. — Надо и у нас объявить.
Так к концу этого необыкновенного и очень длинного дня в Кассарии окончательно наступила осень.
ГЛАВА 5
Как корабль, входящий в южные воды, немедленно обрастает водорослями и ракушками, так и маркиз Гизонга, попадая в Кассарию, немедленно обрастал сентиментальными привычками, лирическими настроениями и либеральными взглядами.
Проснувшись гораздо позже обычного, он с наслаждением повалялся в пышной постели, размышляя не об отчетах и налогах, а о гописсиной выпечке. Ему предстояло совершить исторический выбор — то ли наведаться в харчевню «На посошок» еще до завтрака и, слегка закусив там, набрать с собою полную корзинку свежей сдобы; то ли направить свои стопы в Виззл уже после завтрака, надеясь, что прогулка взбодрит ослабевший организм и возбудит аппетит, и вернуться до обеда — с полной корзинкой свежей сдобы. То ли поступить нечеловечески мудро: пойти в Виззл вечером, после ужина, и запастись булочками на сон грядущий. В пользу последнего решения говорило и то, что можно будет обоснованно разнообразить ассортимент куркамисами и пончиками, потому что ночи бывают весьма длинными и продуктивными в плане работы, и тогда нужно хорошенько подкрепиться.
В двери бодро постучали. Маркиз накинул халат и пошлепал открывать, но какой-то призрак материализовался перед его носом, распахнул двери и снова исчез. На пороге стоял начальник Тайной Службы Тиронги в настроении, которое в последний раз наблюдалось у него, когда тогдашний король Тифантии по ошибке выпил яду, предназначавшегося его лорду-канцлеру.
— Доброе утро! — весело воскликнул сияющий граф. — Собирайтесь. Пойдемте в Виззл.
— За сведениями?
— За булочками. За булочками пойдете?
— А как же завтрак?
— Не сбивайте меня, — строго сказал граф. — Я полчаса провел в душевных метаниях, но на свое счастье повстречал Такангора, и он дал мне дельный совет: быстро смотаться за свежей сдобой до завтрака, а потом сбегать к Гописсе перед закатом за пончиками, чтобы было чем перекусить ночью.
— Я начинаю думать, что нам довелось жить в одно время с великим мыслителем. Не спрашиваю, как он. Раз речь шла о пончиках, значит, в порядке.
— В полном. Он ждет нас у Гописсы, а после обеда намерен отвести в «Расторопные телеги». Говорит, Фафетус посвятил ему три коктейля, и он не допустит никакого нового катаклизма, пока как следует их не распробует. Собирайтесь быстрее, маркиз. А то наш славный Фафут уже стонет в коридоре на манер страдающего суслика.
На следующей неделе не может быть никакого кризиса.
Календарь моих встреч уже целиком заполнен
Генри Киссинджер
— Бурмасингеры — тоже люди, — донесся из-за дверей обиженный голос. — И они тоже могут испытывать пристрастие к свежей сдобе высочайшего класса, недоступной простому смертному нигде, кроме Кассарии, которая простому смертному, считайте, недоступна. Когда еще его превосходительство откроет аптеку у выхода из Тутумского парка; а откроет, станет ли печь булочки? Вот вопрос, который жизнь ставит ребром перед нашим многострадальным поколением. — И после недолгого размышления, прибавил. — Доброе утро, ваши сиятельства.
— Эк, его крючит без булочек, — посочувствовал маркиз и крикнул в коридор. — Доброе утро, Фафут! Заходите, располагайтесь. Я сейчас переоденусь.
Граф вольготно расположился на маленьком диванчике и принялся насвистывать легкомысленный мотив. Такого он не вытворял даже тогда, когда семнадцать пиратских кораблей Ниспа в шторм сбились с курса и вместо того, чтобы патрулировать прибрежные воды Тиронги с грабительскими намерениями, оказались в море Мыдрамыль, не заплатив положенную пошлину за пользование водами пролива Ака-Боа. В прибрежных поселках Амарифа с нежностью вспоминали тот сказочный день, когда буквально каждая волна выносила на песок груду разнообразного ценного имущества.
— А где генерал? — Маркиз удалился за ширму и оттуда продолжал расспросы, которые полагал совершенно логичными — кому как не начальнику Тайной Службы Тиронги знать, кто и чем занят в данную минуту.
— Судя по всему, уже занял столик в харчевне. И ждет нас с Такангором. Пока он не может расспросить Такангора о его секретах, надеется выспросить, выпросить или украсть интересный рецепт.
— Тогда я за него спокоен. А где же наш король?
— Везде, — улыбнулся граф да Унара. — Сказал, что вырвался на волю и хочет вдохнуть полной грудью. Тем и занят: бегает и дышит. Последний раз его видели вбегающим на кухню, он хотел встретиться с Гвалтезием и всесторонне обсудить с ним какой-то волшебный сливочно-лимонный мусс. Просил принести ему, цитирую, одну-две булочки, можно три, но не больше пяти, хотя он считает двенадцать милым, круглым, симпатичным числом, на котором всегда приятно остановиться. И хотя мне несколько неудобно перед нашими гостеприимными хозяевами — все же нас пригласили сюда по делу, но я понимаю его величество как никто другой. Ну что, побежали?
Если бы эти слова достигли вдруг Булли-Толли и стали достоянием гласности, они произвели бы потрясение не меньшее, чем триумфальный визит Кальфона Свирепого. Но в Кассарии все становились другими, и уже не скрывали этого. В каком-то смысле, они попадали в детство, которого у них не было. И свет этого неподдельного детского счастья, перемешиваясь с золотым светом сентябрьского солнца, лежал сейчас на лицах суровых вельмож.
