Марианна Алферова - Небесная тропа
— Вроде того, — отвечал ЭРик, по-прежнему лежа неподвижно и не открывая глаз.
Он чувствовал приятное покалывание во всем теле, будто невидимые руки растирали кожу грубой тканью.
— Жрать хочешь? — поинтересовалась не слишком вежливо Танчо.
— Ага, переброс отнимает слишком много энергии.
Он улыбнулся про себя: именно эти слова он говорил маме Оле, описывая вымышленное путешествие. Теперь же, посетив параллельный мир и вернувшись обратно, из подлинного путешествия, он чувствовал себя совершенно выжатым. Занятно получается! Он сначала придумывает свою жизнь, а потом ее проживает. Хорошо, что не наоборот.
— Пойду, посмотрю, что есть в холодильнике. — Танчо поднялась.
— Поскорее.
— Умираешь с голоду?
— Вроде того. — На самом деле он имел в виду совершенно иное.
Ни с кем ему прежде не было так хорошо. Он чувствовал себя НЕУЯЗВИМЫМ. Это слово отражало всю сложность его переживаний — оно включало нежность, любование, восхищение, влечение, жажду ответного чувства. Оно наполняло его сердце, а не опустошало. В этом было что-то новое. Раньше он не думал, что такое возможно. Раньше… Разве у него было, с чем сравнивать? Несколько случек, гасящих острые приступы желания, да еще роман с одноклассницей непрерывная ссора с мини-репризами в постели.
Вернулась Танчо с подносом.
— Ветчина, сыр, заливное — все, что нашла.
— Не так плохо, — улыбнулся ЭРик. К обилию деликатесов он не привык.
ЭРик наконец поднялся. Окинул взглядом Танину комнату. Обычная современная мебель, шкафы из ДСП, обитые ярким бархатом кресла, тюлевые турецкие гардины. Не комната, а декорация современного спектакля в дешевом театрике. Можно на такой сцене поставить что-нибудь оригинальное? Все вокруг типичное: паркет, палас и книжные полки. Ну разве что кульман и письменный стол несколько диссонируют — ненужные атрибуты деловитости в уютном девичьем гнездышке. Да еще картина на стене — полуразрушенная церковь, мутный силуэт на мутно-сером фоне, чувство и талант без должного наличия мастерства.
Танчо перехватила его взгляд и сообщила горделиво:
— Я купила это на выставке.
ЭРик кивнул. Он все время смотрел на картину, пока ел. Потом Танчо достала сигареты, и они закурили.
— Что ты думаешь о сегодняшних событиях? — спросил ЭРик.
— Мы сами пожелали во все это вляпаться. Ты же говорил: все зависит от выбора пути. Мы свернули направо там, где обычные люди сворачивают налево.
ЭРик помолчал, наблюдая, как синие кольца дыма уплывают в окно.
— Ты начинаешь думать, как я.
Танчо надменно вскинула голову.
— Если не считать встречи на лестнице, то мы с тобой познакомились только вчера. Не слишком переоценивай свою персону
— Не надо меня унижать, тебе это не делает чести. Рик вчера и ЭРик сегодня — не одно и то же, — сказал он с гордостью и грустью одновременно.
Он открывался перед ней, заведомо не желая защищаться от ее колких нападок. Это обезоруживало. Она смутилась.
— Фарн сказал, что убил тебя, а ты вновь воскрес. Это так? — Это был вопрос и завуалированное извинение — одновременно.
Он кивнул. И показал тонкий, едва приметный круговой шрам на руке и на шее. Скоро они станут совсем не видны.
— Ты что-нибудь видел, пока был мертвым?
— Свое детство. Из первой жизни. Темная, промерзшая комната. Окно, завешанное тряпками. Светильник на столе. Мама называла его моргасиком. Это консервная банка, в нее налито немного керосина, и в нем плавает фитиль на проволочке. Он горит, почти не давая света. В черноте ночи — крошечная красная точка. Будто кто-то проковырял дырочку в листе черной бумаги. Я сижу на кроватке с веревочной сеткой, закутанный в пуховые платки с головы до ног, а в руке у меня кусок черного сухаря. А мама Оля топит буржуйку.
— Господи, у тебя две жизни теперь. Тебе не кажется, что ты раздваиваешься?
— Нет, — ни на миг не задумываясь, отвечал ЭРик. — Видишь ли, мне удалось сделать такое, чем я горжусь. Раньше я был неопределенно-аморфным, но теперь во мне есть нечто неколебимое, от чего я могу оттолкнуться.
Танчо вздохнула:
— Как бы я хотела сказать такое о себе.
— Слово «хочу» все объясняет.
— Не поняла!
— Ты такая, какой хочешь казаться. Ты не любишь, а желаешь любить. Ты хочешь быть смелой — и никого не боишься. Пожелаешь казаться дерзкой ошеломишь. Когда захочешь быть доброй — помогаешь всем, кто просит и кто не просит вовсе.
Танчо открыла рот, хотела возразить, но не могла. Чувство было такое, будто ее ударили кулаком в солнечное сплетение — воздуха не хватало, комната плыла перед глазами.
— При таком характере, — продолжал ЭРик, — все зависит от того, каковы желания человека. Ты можешь добиться, чего угодно — только пожелай.
— Нет, так нельзя! — замотала головой Танчо. — Ты будто «шпору» вытащил и прочел. Ведь каждый в себе тайну почитает. А ты вдруг в лицо шмяк.
Он наклонился к ней, пытаясь заглянуть в глаза.
— Ну что ты, я ведь не хотел тебя обидеть. Честно, не хотел. Я-то знаю, как тяжело, когда сам себя не понимаешь. Короче, думал, скажу… — Он осекся. Потому что увидел, что она смеется. — Ты что?!
— Ничего. Просто вспомнила слова Лешки — это парень из нашей группы. Он любит повторять: «Если найдется человек, который меня поймет, я поступлю так: если это девчонка — я на ней женюсь, если парень — постараюсь с ним больше не встречаться». Ну и… — Она опять расхохоталась.
— Ну и… — повторил ЭРик.
— Что прикажешь мне делать, а?
Он тоже рассмеялся. Они хохотали наперебой, катаясь по дивану, пихая друг друга локтями, как это могут делать только два беззаботных юных существа.
Танчо прекратила смеяться первой. Ее глаза встретились с глазами ЭРика. Удивительные все же у него глаза — зеленые, со светлыми, будто светящимися ореолами вокруг зрачков.
Он тоже перестал смеяться и придвинулся к ней. Она отвернулась, стиснула ладонями бархатную обивку дивана. Ворохом осенних листьев пронеслись в мозгу какие-то обрывки… Она что-то хотела спросить, не у него — у себя.
«Ах да! Желаю ли я его любить? Ха-ха, как он прав! Я — отдельно, желания — отдельно. Как муха от котлеты».
— ЭРик, скажи, что все это обман — то, что ты говорил обо мне, взмолилась Танчо. — Что ты все это выдумал.
— Я не умею обманывать, — прошептал ЭРик, — даже то, что я придумываю — правда. — И он коснулся губами ее рта.
В ответ она обвила его руками за шею и прижалась к его телу. В это мгновение душа ее вновь разделилась: одна половина Танчо стремилась навстречу ЭРику, другая больше всего хотела убежать. Одна половина ее существа предлагала вторую, как сводня продает жертву. Танчо-первая, жадно приоткрыв губы, отвечала на поцелуй, Танчо-вторая в последний момент попыталась оттолкнуть ЭРика.
