Любовь Колесник - Витязь. Содружество невозможных
— Приветствуем в Москве, витязь, — негромко отозвался невысокий мужчина средних лет, в хорошем деловом костюме горчичного цвета, рубашке, при галстуке. — Будь нашим гостем сегодня, прослушай прощальное слово в честь павших, пируй с нами в честь победы над чудовищем великой тьмы. Я Яков Ааронович Менахем, глава… король московских двергов.
Эльф поклонился.
— Монахов он, — шепнул Котов на острое ухо. — Иван Андреевич. Предприниматель и депутат. Я на выборах у него рработал. Ох ты, остались ли в Москве вообще люди-то?
— Прошу за стол, — продолжил Яков Ааронович, — и поднимем бокалы, не смыкая их, в память о павших бойцах. Мы, светлейший эльф, многие традиции помним и чтим, но чтобы в этой Земле пришлось по-настоящему вспоминать былых боевых союзников и совместно выступать против великого чудища тьмы — такого никто не ждал.
— Я шел сюда, понимая, что тут все окажется для меня нежданным, — тихо сказал эльф, — так и случилось. В моей руке рука человеческой женщины. Мой соратник и оруженосец — перерожденный орк; мой гость и освобожденный пленник Цемры — пришелец со звезд. Но в этой чреде неожиданностей есть и то, что остается неизменным много тысяч лет, — голос эльфа окреп и зазвучал бархатом под трехметровым сводом московской рукотворной пещеры, — это верность союзников, несгибаемая боевая мощь древнего подгорного народа. Посему старый враг, вырвавшийся из темной складки, куда уполз прочь от сияния окрепших народов Эалы, вернулся туда; и поделом! Снова свет встает против тьмы и побеждает; так было, так есть, и так будет. Почести погибшим. Слава победы — живущим!
В воздух было воздето множество играющих хрусталем стопочек отменной водки; зал ахнул, опрокинув кошерный русский напиток, и разом задвигались стулья — дверги рассаживались за столы, составленные в единый, причудливым зигзагом пересекающий зал. На столах стояли тарелки с круглыми булочками, отварными яйцами. Котик внимательным оком приметил, кто в толпе был в надорванных одеждах — родные погибших бойцов ЧОПа «Одинокая Гора».
Водка, по булочке, по сваренному вкрутую яйцу — тризна оказалась выдержана по всем канонам кашрута. Ирме было неловко здесь; эльф вел себя совершенно спокойно и расслабленно, Котик вертелся.
После достаточной паузы Яков встал.
— Теперь, — его звучный голос зазвучал совершенно по-королевски, — мы, отпустив тех, кто желает скорбеть об ушедших в традициях приютившего нас народа нас, покинувших родину и встретивших понимание у йегудим, вспомним традиции древнего подгорного народа, рода Чернобородов. Великая скорбь нередко идет рука об руку с великой радостью. Победа и изгнание Темной Паучихи, носительницы первозданного хаоса, и явление сюда, к нам, светлейшего витязя, рыцаря эльфов, в которых уже не все рожденные в этом мире и верили, — повод для торжества. А потому…
Вмиг, как показалось Ирме и Котику, число гостей за столом вовсе не уменьшилось, а удвоилось; откуда-то взялись яства — руки все ставили и ставили все новые блюда с едой, бутылки и кувшины с напитками, широкие миски с овощами и фруктами, хлебом разных сортов и видов. Моментально переменили свет и снова включили музыку; теперь подмосковский зал блистал и сиял светильниками и погромыхивал ударными.
Разом полились разговоры, звенела посуда.
Тайтингиль, ознакомившийся с водкой, продолжал пить именно ее. Ирма сидела справа, Котов слева, за Ирмой — Абрам и выглядывающий из-за Абрама беспрестанно умиляющийся куцеватый и клочковатый Лев Абрамович. Возле Котика оказался тощий юнец в черном, в кипе и с пейсами, прыщавый, нервно сжимающий затертую книжицу и беспокойно сглатывающий. Котик придирчиво оглядел юношу.
Дама напротив сдвинула широкие кустистые брови с проседью и уперла взор в Котика.
Вечер определенно не задавался.
Тайтингиль снова опрокинул хрустальную стопку, оживленно разговаривая на непонятном ни Ирме, ни Котову военном языке с Абрамом. Тот подробно рассказывал, как потерял бойцов; а эльф, видно, успокаивал командира, выслушивая диспозицию и отмечая, что стратегически сделать лучше было нельзя. А война — она и есть война. Бывают павшие. Даже иногда — эльфы.
Ирма затаилась как мышь, провожая каждую стопку до рта витязя взглядом. Возникла мысль написать эсэмэску Андрею Валентиновичу и подстраховаться на какой-нибудь наркологически опасный случай. Ирма была в крайне напряженных отношениях с пьяными, а Тайтингиль в этот раз в высоких градусах себе не отказывал, и Ирму беспокоило количество водки, свободно втекающей в длинное горло воина. Но женщина натолкнулась на взгляд Котика — успокаивающий, даже, можно сказать, ласкающий.
Тайтингиль снова сомкнул пальцы на запотевших, резных хрустальных боках — натянулись жилы на кисти — и глотнул. Хмель брал его странно — речь не сбивалась, в движениях не появилось смазанности и слабости, но скулы жестко заострились, а глаза засияли. И — будто воздух загустел вокруг витязя, напоенный грозой недавнего боя.
— Тайтингиль, — выдохнула Ирма, осторожно притрагиваясь к его локтю. — Ты…
— Не беспокойся, я не буду пьян, — проговорил он. — Просто… Мне тяжело после этой битвы. Все хорошо, Ирма. Все…
Багряная капля сорвалась с кончика носа. И еще, следом еще, еще… Тайтингиль глянул, резко выдохнув. Схватил салфетку, прижал.
Котик подхватился мгновенно. Зыркнул на юношу с пейсами, впустую засуетившегося при виде крови.
— Что смотришь? Туалет где у вас? Уборрная? Быстро, ну!
Вскочил, подал витязю руку. Тот оперся неожиданно сильно, всем телом — будто снова был в тяжелом доспехе. Будто еще воевал, да.
Абрам оказался с другой стороны, оттеснив Ирму — ее, растерянно вставшую, подхватил за локоток Лев Абрамович.
— Ничто не проходит бесследно, светлейший, — говорил воин двергов. — Даже если на тебе нет видимых ран. Твоя сила, душа, все твое существо сильно пострадало в поединке с изначальной тьмой, — и вел вместе с орком Тайтингиля прочь от стола.
— Конечно.
Витязь кивал, и кровь, насытив салфетку, капала ему на жилет и рубаху.
Падение с тридцатого этажа на провода высокого напряжения и физический, телесный контакт с Великой Темной Паучихой. И водка.
Уборная у гномов была огромной и пафосной. Стены, сплошь забранные кромешной черной с золотой искрой плиткой, красные потолки и полы, сладкий цветочный запах, негромкая музыка. Котов усадил Тайтингиля на кушетку, взял из рук салфетку и бросил в корзину, сдернул махровое белоснежное полотенце. Вскинул взгляд на Абрама:
— Я справлюсь, спрравлюсь, спасибо. Ты ступай.
