Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна

Пока я рассматривал погибших, солдаты перевернули тело своего сослуживца, обнаружив рваную рану на шее, оставленную явно не одиночным и не стальным лезвием. Но меня куда больше заинтересовало то, что, в отличие от женщин, не подвергнувшихся обыску, за пазухой мёртвого солдата кто-то, по всей видимости, рылся.

— Не знаете, что при нём было? — спросил я у патрульных.

Те дружно пожали плечами. Слово взял старший:

— Денег Руц с собой не брал. На что их в лесу-то тратить? А больше и быть ничего не могло.

Не могло, но было. Иначе зачем кому-то рвать пуговицы с корнем вместо того, чтобы спокойно расстегнуть, а потом застегнуть их? Что-то ценное. По крайней мере, для того, кто нетерпеливо искал своё сокровище.

— Что эти люди делали в лесу?

— Известно что. — Старший солдат жадно покосился на развязанный мною мешочек. — Беглые они. Наверное, патруль их нашёл и…

Вот именно. «И»? Зачем и кому понадобилось их убивать? Нанесённые раны походили на оставленные зверем, но уж больно короткие у того были когти. Короткие и тупые. Случайно потревожили какую-нибудь старую горную кошку? А откуда тогда взялась эта вмятина на черепе женщины? Как будто молотом ударили, только округлым. Очень всё это странно. А ещё страннее то, что на сцене не хватает ещё одного актёра.

— Дерк ведь был в этом патруле? Тот рыжий придурковатый парень?

— В этом, в каком же ещё.

Значит, он остался жив, и его можно было бы расспросить о случившемся. Осталось только найти.

— Осмотритесь вокруг?

Солдаты неохотно кивнули, прощаясь с желанием пошарить за чужими пазухами, и разошлись в стороны, обходя поляну кругом.

— Да что же это?.. — робко подала голос Ньяна.

— Смерть. Никогда не видела мёртвых?

— Да насмотрелась, век бы не видеть. Но кто же их, болезных, так?

— Я тоже хотел бы знать. Только молчат все, спросить не у кого.

И тут, словно возражая моим словам, раздался отчаянный крик. Не звериный, а вполне человеческий. Исходивший оттуда, куда свернул с тропинки старший солдат.

Хотя никакой зелени в лесу не было ещё и в помине, тем не менее даже редкой, казалось бы, завесы голых веток хватило для того, чтобы скрыть происходящее от нас всего в двух десятках шагов. И только преодолев ажурную изгородь кустов, мы увидели, кто кричал и чем завершился крик: солдат склонился над молодым парнем, черноволосым и загорелым, с вывернутой за спину рукой вынужденным уткнуться носом в землю и по возможности не делать резких движений.

— Выскочил из-за кустов, — словно оправдываясь, объяснил победитель, а его товарищ, прибежавший на шум одновременно с нами, уже разматывал кольца верёвки, сорванной с пояса.

Не прошло и минуты, как нападавший был надёжно связан и поднят с земли, чтобы мы все смогли рассмотреть совсем юное, но тем не менее озлобленное на зависть многим старцам лицо. Оказавшись в положении стоя, а значит, глаза в глаза со своими обидчиками, парень попытался плюнуть в наши лица, не попал, зато получил хлёсткую затрещину, до крови разбившую тонкую потрескавшуюся губу.

— А ну, стоять смирно! А то…

— Что? Убьёте меня, как мою семью? Так давайте, только не тяните!

М-да. Я искал одного свидетеля, но неожиданно получил другого.

— И убьём. Повесим по всем правилам, за нападение на патруль, — в тон парню ответил старший солдат. — Только сначала ещё вдоволь на солнышке повялишься.

— Не боюсь я солнца!

— А чего же бежал от него? — спросил я.

Тёмно-синий взгляд переместился на меня. Вместе с ненавистью и, как ни странно, надеждой.

— А ты сам попробуй поживи там, где солнце жарит и зимой и летом!

Как-то не хочется. Я не люблю ни жару, ни холод в крайних проявлениях. Но речь сейчас не об этом.

— Ты бежал с юга не один?

— Вы же видели сами! Или плохо разглядели?

— Это твоя мать и…

— Сестра! Ей всего восемь лет исполнилось!

— А тебе самому-то сколько?

Он промолчал, на этот раз сплюнув в сторону. Видно, больше не желал получать побои перед смертью.

Помню, Лодия в самом начале нашей совместной жизни, когда ещё не нашла себе подружку для задушевных бесед, рассказывала мне о непомерной гордости южан. Например, о том, что южные мужчины предпочитают быстрой смерти долгую и мучительную, а потому берегут силы до последнего. Значит, и этот юноша уже подготовился к путешествию в мир иной? Но почему? Что мешало ему сбежать, прихватив семейную казну? И почему его куртка так странно встопорщилась на груди?

— Ну-ка, придержите его! — велел я, ожидая, что парень будет артачиться, а он и не подумал мешать обыску. Как будто желал, чтобы моё намерение завершилось успехом.

Не прошло и минуты, как в моих руках оказались два небольших футляра, в которых лежали похожие друг на друга как капли воды листки со строчками букв, прерывающимися в том месте, где должны были стоять имена.

Подорожные, выписанные комендантом форта. С печатями и подписью, выполненные по всем правилам. Две штуки. А должно было быть три?

— Ты был вчера здесь. — Ставить в конце фразы знак вопроса не требовалось, поскольку юноша сам заявил, что погибшие женщина и девочка — его мать и сестра. Но меня не столько занимал факт упомянутого события, сколько время его начала и окончания. — Ты видел, как умерли все эти люди?

Конечно, он мог промолчать. Но, судя по всему, у южанина имелись причины поступить обратным образом, смущала только близость двух патрульных.

— Я скажу. Только с глазу на глаз.

Я многозначительно взглянул на старшего солдата. Тот презрительно скривился, показывая, что меньше всего намерен следовать требованиям беглеца. Пришлось прибегнуть к помощи слов:

— Отойдите шагов на пять.

— Вы уверены, йерте? А то смотрите, бросится на вас, да ещё покусает, бешеный.

И ухмылочка такая масляная-масляная… Смешно. Правда смешно.

— Хорошая шутка. Ха-ха-ха.

Из сопровождения Атьена Ирриги я твёрдо усвоил, что многих, даже самых наглых и непробиваемых наглецов можно осадить брезгливым равнодушием, и постарался сейчас применить преподанный мне урок. Получилось не блестяще, но солдат умолк и шагнул назад, сделав знак своему товарищу поступить так же.

— Я слушаю.

Юноша посмотрел мне в глаза и спросил:

— Вы влиятельный человек?

— В достаточной мере.

Хотелось бы верить, что не обманываю.

— Вы видели, что написано в тех бумагах?

— Да.

— Можете сделать так, чтобы человек, подписавший их, был наказан за свои деяния?

А Бож меня знает. Может, и могу. Донесение в столицу уж точно имею право отослать, а в нём изложить всё, что сочту нужным. Но прежде хочу убедиться кое в чём.

— Ты обвиняешь?

Он побледнел, напряжённо сглотнул, но всё же кивнул.

— И в чём же именно?

— В вымогательстве. И убийстве.

Ньяна, следовавшая за мной с выучкой, заставившей вновь тягостно вспомнить о годах, проведённых в Сопроводительном крыле, тихонько ойкнула. Видимо, за все прошедшие семь лет её начальнику не доводилось слышать из уст просителей ни первое, ни второе.

— И что же у вас вымогали?

— Деньги. Или вы думаете, что подорожные нам хотели подарить?

— Сколько монет стоила каждая?

— Двенадцать дюжин медью.

Вполне достойная цена за возможность начать новую жизнь на новом месте. Даже не слишком завышенная: в столице подобные ставки давно переваливали за две дюжины серебром.

— Знаете, каким потом и кровью нам достались эти монеты?

— Догадываюсь. По меньшей мере, кровью трёх человек. Кстати, тот мужчина… Кто он?

— Проводник.

Я так примерно и предполагал. Место встречи было назначено подальше от любопытных глаз, и не всякий беглец мог его найти в назначенные сроки.

— Он договаривался о подорожных?

— Он.

Что ж, цепочка действий понятна. Проводник получает заказ, передаёт весточку коменданту, а потом приводит своих заказчиков в место, подходящее для совершения сделки. Место, расположенное по ходу маршрута патрулирования. Но при чём тут вымогательство?