Линн Абби - Медный гамбит
Но сумашедший по-прежнему твердо стоял на ногах — и по-прежнему нес какую-то чушь о солнце, горящем внутри его черепа. Оставшейся рукой он выхватил свой сломанный кинжал из сведенных пальцев его висящей руки. Пара темпларов застыла на месте от изумления, а безумец рубанул своим кинжалом по лицу мечника, а затем сильным ударом руки впечатал студента в ближайшую стену.
— Мастер Пути, Мыслеходец! — крикнул кто-то, предлагая единственное возможное объяснение тому, что они все видели.
Больше никто не решился атаковать. Сумашедший оставался там, где он был, загнанный в угол, тяжело раненый, непобежденный и, скорее всего, непобедимый. Все, что дышало на Атхасе, имело хотя бы каплю псионических талантов, но темплары мудро оставляли их неразвитыми. Королю Хаману не понравилась бы мысль, что его темплар обладает силой, которую он не может ни даровать ему, ни забрать у него.
Белокурый темплар со сломанными зубами сунул руку глубоко внутрь своей туники и вынул керамический объект. Джоат искренно надеялся никогда не увидеть его в своем заведении.
— Хаману! — крикнул он громко — не ругаясь а, скорее, молясь. — Слушай меня, Великий и Могучий!
Другие темплары вытянули наружу медальоны, висевшие на их шеях. Это медальоны напоминали большой кусок обожженной желтой глины, на которой был вырезан львиный профиль. Пока Джоат дрожал всем телом, медальоны начали светиться, и пара золотых овалов появилась над открытой всем ветрам Берлогой Джоата.
Кровь заледенела в его жилах: Ни один обычный человек не мог видеть эти глаза, и надеяться остаться в живых.
Пламенный Меч.
Слово заклинания ударило в голову Джоата, добавив еще солидную порцию головной боли к той, которую он уже имел от безумного Мастера Пути. Он страшной болии он закрыл глаза и пропустил тот момент, когда магия короля-волшебника прошла через медальоны, которые темплары держали в руках. Джоат почувствовал потоки огня и страшный жар, потом услышал рев пламени и безумные крики маньяка. В нос ударил ядовитых запах магии. Он мог бы открыть глаза — у него было сильное искушение посмотреть — но мудрость победила, и он держал их крепко закрытыми, пока не прекратились крики, потом исчезло пламя, и осталось только отвратительное зловоние сгоревшей плоти и волос.
— Кончено! — объявил хор голосов темпларов.
Джоат открыл глаза. Он отделался легкими ранениями, хотя придется заменить кожаный фартук. Еще один эльф стоял над музыкантом, который, похоже, выжил, но никогда больше не сможет играть на своих дудочках. Эльфийка, которая первая поднялась на его защиту, осталась там, где упала, жертва плохих обстоятельств и легкой уязвимости длинного, слабого эльфийского тела. Джоат наклонился над ней и закрыл ее глаза, потом присоединился к толпе, стоявшей над телом безумца.
На рукаве белокурого темплара, который призвал помощь короля, была нашита алая полоса, и все остальные относились к нему с уважением. Он встал на колени над огромным, неподвижным телом и что-то бормотал, смахивавая с него пепел и золу.
Испуганный Джоат не видел, как сработало заклинание, но он ожидал увидеть кучу золы перемешанной с остатками костей и жира, в самом лучшем случае обгорелый скелет. Вместо этого он увидел нормальное человеческое тело, может быть сильно истощенное — невозможно было угадать возраст, пустая кожа свисала на его кости — лежавшее мертвым на полу таверны.
— Должен был превратиться в золу, — сказал один из темпларов непонятно для Джоата. — Нас было пятеро. Он должен был стать кучкой дерьма в грязи.
— Он кричал, что солнце ест его мозг, и я ему верю. Будь доволен, что он думает о нас. — Это сказал мечник, который все еще крепко зажимал пальцами рану на щеке.
Его слова вызвали одобрительное бормотание. Все темплары согласились, что они должны поблагодарить Хаману за то, что они отделались так легко. Но ни белокурый темплар, ни кто-то из других не вызвались сделать это добровольно, а это значило, что несчастье, постигшее темпларов Урика, падет дополнительным бременем на плечи обычных граждан.
Думая о том, чего это будет стоить ему самому, Джоат присел на корточках над трупом. Шок, болящая голова, его собственные, хотя и небольшие раны, но он не забыл слова, которые кричал сумашедший. Сегодня он, самый обыкновенный житель Урика, зачастую бегавший по рынку в поисках самого дешевого ликера, услышал что-то такое, что не услышали темплары. Стиснув зубы, Джоат с усилием раскрыл рот сумашедшего и вытащил наружу язык.
— Лаг, — громко сказал он, вставая на ноги и оставляя на виду черный симптом страшного несчастья.
Кто-то сплюнул в холодный камин, открещиваясь от зла прежде, чем оно укоренилась, как это делают крестьяне-фермеры. Кое-кто выругался и шлепнул одной ладонью по другой, как бы стряхивая с себя скверну.
Никто не знал, что заставляло мужчин и женщин всех рас терять аппетит, сон и в конце концов разум. Поначалу считали, что Лаг — это болезнь, или, возможно, паразит, подобный маленьким багровым гусеницам, которые выедали мозг своим хозяевам.
Но черви превращали свои жертвы в простодушных, блаженных идиотов, а не в бешенных сумашедших, и они не заставляли их язык становиться черным как сажа, от самого кончика до корня.
Сейчас сплетники на городских улицах с пеной у рта кричали, что Лаг — это элексир, который аристократы придумали в безуспешной попытке заставить своих рабов работать день и ночь. Предположительно элексир работал, до некоторой степени, но сильные, энергичные рабы имели неприятную привычку убивать своих надсмотрщиков, а когда рабы лишались своего элексира, они становились более, чем шумными.
Те же сплетники утверждали, что Король Хаману выпустил секретный декрет запрещающий Лаг, хотя и не знал, что это такое. Король, говорили они, пообещал очень неприятную смерть тем, кто торгует им.
Джоат не верил ни в одну, ни в другую сплетню: король-волшебник никогда не выпустит секретный декрет о мнимом элексире; и безусловно он не нуждался ни в каких извинениях, когда избавлялся от тех, кто ему не нравился: любая смерть от рук Хаману была невообразима неприятна. И тем не менее какая-то зараза текла через Урик. Народ морил себя голодом, сходил с ума и умирал с черным языком во рту.
— Никогда раньше не было так трудно убить их, — прошептал студент, изучающий магию, довольно сильно побитый, но в остальном целый, опять садясь за свой стол и собирая пергаментные свитки. — Если это Лаг, в него что-то добавлено. Что-то изменилось.
Страшное слово, еще более страшное, чем сам Лаг: изменение.
Невозможно представить себе, как кто-то говорит Королю Хаману: твоей магии едва хватило для того, чтобы убить умирающего от голода человека, и вообще в Урик проникло что-то такое, что может дать человеку силу Мастера Пути и способность сопротивляться магии.
