Ольга Онойко - Море Имен
Когда появился Шишов, эту фотографию она тоже спрятала. Алей потом достал её из семейного альбома и поставил обратно. Он уважал право матери на личное счастье, но память отца была святыней.
…Ветер стих. День клонился к вечеру, солнце пригревало почти по-летнему. Алей сбросил с плеч кожаный плащ и перекинул его через руку.
Подошёл ещё один автобус, открыл двери, закрыл и уехал. От метро досюда было три остановки, отсюда до дома — триста шагов.
Дома было пусто.
Выйдя замуж, мама переехала к Шишову и забрала с собой Инея. У Шишова была трёхкомнатная квартира — совсем рядом, в Новом Пухово. Алей не уставал дивиться, как они раньше умудрялись вчетвером жить в однокомнатной квартире бабы Зури. Сейчас она ему и одному-то казалась тесной. Может, из-за тёмных стеллажей с тысячами книг Лазури Обережь, может, из-за объёмистых советских шкафов, в которых хранились вещи когда-то нужные, а теперь хлам. Всё не разобрать, не выбросить отжившее, уже-не-своё…
С Шишовым мама познакомилась в церкви.
После смерти отца она, до сих пор равнодушная к мистике, вдруг уверовала со всей горячностью неофитки. Ходила на службы, исповедовалась, пела на клиросе. Она крестила новорожденного Инея, а Алей, уже почти подросток, упёрся: он помнил бабушку Зурю, и бабушка Зуря нравилась ему гораздо больше, чем церковь.
Лазурь была атеисткой, да не простой, а ругливой — воинствующей. Даже попав в больницу с инфарктом, она не сдалась: всё повторяла, чтоб не вздумали ставить на могиле креста, не позорили её. О близкой смерти она говорила бодро, точно как Ясень о новом восхождении. Сын и невестка пытались её переубедить, но она знала лучше — она всегда знала лучше.
Выслушав запальчивую отповедь Алея, Весела не стала настаивать. Она никогда этого не умела.
Шишов, Лев Ночин, был человек солидный, надёжный и положительный до оскомины. Алею он не нравился. Алей честно пытался задавить свою неприязнь. Он считал, что ревнует мать ради памяти покойного отца, и просто старался поменьше общаться с отчимом. Тот любил пускаться в рассуждения о житейской мудрости и мнил себя царём Соломоном, а Алей видел школьника-отличника, который до седин остался послушным примерным ребёнком. «Папа был вечный подросток», — напоминал он тогда себе, но не мог не прибавлять, что это всё-таки совсем иное… Толстый, щекастый, мохноусый, Лев был полной противоположностью Ясеню. Иногда Алей думал, что мама выбрала его нарочно, чтобы не напоминал о первом муже.
…Он обогнул гаражи. За ними, на маленькой гравийной площадке трое парней возились с древними Жигулями. Завидев Алея, они на миг оторвались от машины. Алей помахал им рукой. Двое были одноклассниками, третий — приятелем из параллельного. В школе Алея любили — он всегда давал списывать и не задирал нос.
Зелёные кроны качались высоко в голубом небе. Под окнами, в палисадниках, зацветали весенние цветы. Над детским садом стоял весёлый визг — малыши вышли на прогулку. По узенькому проулку катили коляски две молодые мамы (одна — жена одноклассника, вторая — сестра другого). На скамеечке у подъезда сидели бабульки и переговаривались натужными громкими голосами.
— Здрасте! — сказал им Алей.
Баба Медя разулыбалась, собрав в морщины всё своё крошечное личико. Её соседки умиленно покачали головами.
Баба Медя, Медь Морошина, была алеевой первой учительницей — и ох какого страху натерпелся он когда-то оттого, что жил с нею в одном подъезде. В год, когда Медь Морошина вышла на пенсию, Алик ещё даже не родился. Пока оставались силы, она подрабатывала ради нескольких лишних копеек. Потом она совсем состарилась и теперь только сиживала порой на скамеечке у подъезда, даже летом укутанная в синее драповое пальто с коричневым воротником.
А ещё она стала совсем глухая.
И когда Алей, поздоровавшись, прошёл мимо, баба Медя наклонилась к плечу своей подруги, такой же тугоухой старушки, и пронзительным голосом, на весь двор, произнесла:
— А это Алечка, сосед наш, который Поляне судьбу сломал! Хороший мальчик!
Алей чуть ключи не выронил.
«Так вот оно что, — подумал он, безнадёжно закатив глаза. — А я-то Иньку ругать собирался! Это баба Медя растрезвонила… вот дурочка старая! А ей Поляна сказала, точно, к гадалке не ходи. Тьфу ты, горе луковое!»
С тем он поднялся на второй этаж и отпер дверь.
— Мама?
— Да, Алик.
— Что случилось?
Алей опёрся на подлокотник дивана, прижимая к уху телефонную трубку. Окно комнаты выходило на северо-восток: по утрам оно ловило солнечные лучи, но вечер в квартире наступал раньше срока. На улице было ещё светлым-светло, а в доме уже смерклось, впору зажигать лампу.
— Что случилось? — недоумённо повторила Весела. — Алик?
— Что с Иней?
— Иня гуляет.
— С Комаровым?
— Да, он всегда с ним гуляет…
— Мама, я только что встретил Лёню. Он сказал, что Иня второй день не ходит гулять. Расскажи мне, пожалуйста, что случилось.
— Ничего не случилось, Алик, — сухо ответила та.
— Хорошо, — Алей заговорил медленнее, стараясь, чтобы голос звучал ровно и благожелательно: — Позови, пожалуйста, Иню.
— Он в ванной.
Алей беззвучно вздохнул, помолчал и твёрдо спросил:
— Мама, это правда, что Лев Ночин его обрил налысо?
— Алик, у тебя такой голос, как будто это какая-то трагедия.
«…в другой класс… другую фамилию», снова пронеслось в голове; Алей скрипнул зубами.
— Мама, неужели ты не понимаешь?! — понизив голос, спросил он. — Ине уже не пять лет. Он взрослый парень. Он не кукла! Он сам имеет право решать такие вещи. Почему ты позволила, чтобы его заставили?
— Алик… — Весела вздохнула, — это ты не понимаешь. Пожалуйста, давай не будем ссориться.
— Мы разве ссоримся, мама?
Трубка помолчала.
— Алик… — беспомощно повторила она.
Ему показалось, что у мамы глаза на мокром месте, и сердце сжалось, но Весела продолжила ровным, только немного печальным голосом:
— Сына… я не хотела тебе говорить такие слова, но придётся, видать… Ты уже взрослый. Ты помнишь папу. А Иня — маленький, он папу… родного папу только на фотографиях видел. Мальчику нужен отец, образец для подражания…
— Который обращается с ним как с…
— Послушай меня, Алик. Мы с тобой разъехались. Мы ведь всё с тобой обсудили, ты был «за». У тебя теперь своя, взрослая жизнь, а у нас с Инеем — новая семья. Мы строим новую семью — Лёва, я, Иня. Не надо вмешиваться. Не вмешивайся, пожалуйста, Алик.
Алей так сжал трубку, что пальцы онемели. Он медленно вдохнул и выдохнул, переложил телефон из руки в руку.
