Джал Халгаев - Третьи лица (СИ)
- Ты точно в порядке? – нахмурившись, снова спросил он и сразу же заткнулся, почувствовав на себе ее буравящий гневный взгляд, от которого даже металл плавился.
- Ну, раз ты точно уходишь, - она подозрительно прищурилась и посмотрела ему в глаза. – Ты ведь точно уходишь?
- Да, на все сто процентов. Зуб даю, клянусь…
- Можешь не продолжать, верю, - перебила его Альма и дрожащей рукой протянула ему небольшой перстень, лежащий у нее на ладони.
Перстень этот сплошь был сделан из настоящего стекла, вот только слишком мутного, чтобы разглядеть, что там внутри него. Серые разводы внутри прозрачного материала, казалось, жили своей жизнью и продолжали плыть в застывшем стекле, игнорируя абсолютно все законы приличной здешней физики. Вместо драгоценного камня на перстне виднелся небольшой кристаллический нарост темного цвета, похожий на оникс.
Где-то он уже видел подобное, вот только где? Он потер лоб, пытаясь вспомнить, и вышло.
- Не-а, даже не думай, - покачал он головой и сразу же вернул стеклянный перстень ведьме. – Такой ведь можно сделать только один, да? – спросил он и сразу же продолжил: - Значит, я могу быть уверен, что ты не засунешь мне такой же в карман или мешок. Не обижайся, Альма, я действительно тебе благодарен, но такой дар я не приму.
Но ведьма все же обиделась. Он видел это по ее грустным глазам, уставившимся на кольцо в своей руке как на нечто, чего вообще не должно было случиться.
- То есть как это, - пробормотала она. – Ты отказываешься? Но почему? Может, дело во мне? Может, я как-то не так выгляжу? – она стала осматривать себя, безуспешно пытаясь оттряхнуть всю пыль с платья, но лишь замарала руки. – Вот черт!
- Да нет, не в тебе дело, - поспешил ее успокоить Том, и положил руки на ее плечи (надо же, а он и не заметил, как поравнялся с ней ростом!). – Просто мне он не нужен, понимаешь? Я не собираюсь грабить караваны или с саблей носиться по всей долине, выискивая сбежавших преступников, я лишь хочу найти свой дом!
- Тогда почему не останешься? – предприняла очередную отчаянную попытку его остановить Альма. – Здесь твой дом, мы твой дом!
Он поджал губы и отпустил ее, пытаясь отделаться от влияния ее прекрасных зеленых глаз – пытаясь добиться цели, ведьмы не гнушались никакими способами.
- Не обижайся, конечно, но нет. Пойми ты: здесь я не чувствую себя нужным! Все лишь косятся на меня исподлобья, а дети кидаются камнями и обзывают совсем как прокаженного. И главное, что я вообще не понимаю, почему все это происходит со мной! Вот поэтому я и ухожу, - его голос сорвался. – Я хочу жить так, как хочу, и там, где меня не знают и не презирают. Где я сам смогу всего добиться!
Ведьма опустила свою голову и кивнула. Ее кажущиеся хрупкими плечи поникли.
- И как пятисотлетняя ведьма, Альма, - он улыбнулся, пытаясь ее хоть как-то приободрить, - ты наверняка сможешь мне подсказать, какие места надо обходить стороной, а где, например, обитают древесные эльфы. Так ведь?
Она шмыгнула носом и повторно кивнула.
- Ладно, - наконец, Альма заговорила. – Хорошо. Так ты уходишь прямо сейчас?
- Нет. Надо забрать вещи из дома и, - Том запнулся и вздохнул, - попрощаться с отцом.
- Да, - она вздохнула. - Думаю, так будет правильно. А на обратном пути зайди ко мне, я к этому времени, надеюсь, смогу собрать тебе в дорогу кое-какие вещи.
- Только без этого, - он кивнул на перстень.
- Только без этого, - послушно подтвердила ведьма, вытирая слезы и вместе с ними пыль со щек. Ему показалось, что она постарела сразу на несколько лет, и мальчик вспомнил, что где-то мельком читал, будто красота ведьм зависит от их настроения.
Чего-чего, а ей он настроение подпортил знатно.
- Тогда я пошел? – мягко спросил он, отходя к двери.
- Иди.
- Но я еще вернусь.
- Возвращайся.
***
Он с сомнением остановился у самой двери, не в силах сдвинуть щеколду и войту внутрь. Что он скажет отцу? И как он отреагирует?
На мгновение ему даже стало стыдно перед самим собой. Разве не он, Том, пару раз хотел огреть того сковородой по голове или скормить свиньям в самые тяжелые минуты отчаяния?
Да, отец никогда не избивал его до полусмерти и никогда не заставлял делать ничего особенно плохого, но все же он день за днем все больше и больше унижал мальчика, день за днем заставлял верить в то, чего тот не совершал, и все это продолжалось все четырнадцать лет. Иногда Том готов был удавиться с горя, повесившись на старой и заросшей паутиной хрустальной люстре, но каждый раз его что-то останавливало, и отнюдь не любовь к жизни. Разумом он осознавал, что так нельзя, но душа была готова променять все четырнадцать лет на пару секунд страха и мимолетных мучений.
Собравшись с мыслями, он толкнул сапогом дверь и без звука вошел в дом, наполненный болью и постоянным молчанием, которое буквально витало в прохладном темном воздухе.
Тихо. Он с облегчением вздохнул. Никого нет, только он. Так даже лучше: можно будет зайти в комнату матери.
Обойдя длинный дубовый стол, на котором уже виднелись следы гниения и дыры от термитов, Том подумал, что он-то уж точно видал лучшие деньки. Может, именно за ним раньше собиралась его семья, еще целая и счастливая.
Мальчик одернул сам себя. Уже тогда она навряд ли могла считаться его семьей.
Он поднялся по недлинной лестнице, слушая привычный жалобный скрип половиц, и провел пальцем по резным перилам. Том вдруг почувствовал, что будет скучать по этому дому. И пусть о нем у него не было никаких счастливых воспоминаний, но это все-таки его, Тома, дом. Вернее, и его тоже.
Пройдя по коридору, он медленно подошел к небольшой окрашенной двери и положил ладонь на круглую медную ручку. Заперто.
Он достал из кармана ключ – копию того, которым его отец всегда закрывал эту комнату, сделанную Томом пару месяцев назад – и осторожно вставил его в замок, боясь ненароком повредить механизм. Раздался щелчок – сделано.
Том положил руку на косяк и изо всех сил навалился на дверь: та иногда заедала. Порядком облупившаяся краска под его руками стала стремительно слезать, но дверь все же поддалась, и в следующую секунду его легкие наполнились спертым пыльным воздухом непроветриваемого помещения.
Закашлявшись, мальчик подошел к небольшому туалетному столику с огромными зеркалом в квадратной раме и открыл лежавшую на нем небольшую шкатулку, сделанную то ли из посеребренного железа, то ли из местного сорта меди, который со временем не покрывался ржавчиной, а наоборот менял цвет и становился похожим на настоящую серебряную руду. Из-за чего, в общем, стоил не меньше.
