Эрик Ластбадер - Отмели Ночи
— Они ненавидят тебя, мой мальчик, потому что ты лучше их. У тебя есть талант, о котором они могут только мечтать, и они не успокоятся, пока не побьют тебя в поединке.
Он нервно хохотнул.
— Ладно. Это, в конце концов, тоже служит моим целям. Мой меченосец должен быть лучшим во всем Фригольде.
Он коснулся груди этаким драматическим жестом, в который умудрился вложить немалую толику величия.
— Разве я не единственный из саардинов — сенсей? Это — великая честь. Что знают об этом другие наши саардины?
Он заговорил тише, но настойчивее.
— Они лишь все время грызутся в соперничестве за власть.
Откинув голову. Саламандра зажмурил глаза, потом снова открыл их, пронзив Ронина безжалостным взглядом.
— Но они не понимают смысла слова «власть».
Он вдруг осекся, сообразив, что раскрыл куда больше, чем собирался.
— Это честь, — сказал он. — Честь, которую должно поддерживать всеми силами.
Он шагнул к Ронину.
— Ты должен это понимать.
Сенсей присел на хлипкую кровать.
— И ты, мой мальчик, — усыпанные перстнями пальцы легонько погладили руку Ронина, — ты тоже послужишь моим целям. Я трудился долго и упорно, чтобы сделать из тебя меченосца, во всех отношениях превосходящего воинов других саардинов Фригольда. Завтра ты в последний раз войдешь в тренировочный зал в качестве ученика.
В голосе Саламандры трепетала теперь нотка торжества, которое он и не пытался скрывать.
— Ты ошеломишь этих инструкторов, которые явятся, чтобы тебя оценить, а потом, когда ты выйдешь из поединка уже меченосцем, искуснейшим меченосцем Фригольда, оставив инструкторов и саардинов обсуждать твое непревзойденное мастерство... вот тогда ты вернешься сюда, чтобы стать моим чондрином.
Тишина — абсолютная, как пустота, — повисла в комнате. Все, казалось, застыло, а потом, очень медленно, к Ронину начали возвращаться обычные фоновые звуки, не затихающие на этаже: приглушенные голоса мужчин, успокаивающий стук сапог по деревянному полу, отдаленный лязг металла на занятиях по боевой подготовке, — звуки, которые долгое время заполняли собой все его окружение. Только теперь эти звуки воспринимались иначе: они резали слух и казались бессмысленными, словно Ронин внезапно оказался в другом, чужом мире и тщетно пытается понять, сколько он здесь пробыл. И, глядя в блестящие обсидиановые глаза наставника, что придвинулись так близко к нему, он не видел больше ничего.
...В молчании спускались они в пустоту, время от времени заколачивая костыли, чтобы создать опору для ног на отвесной стене скалы или чтобы обогнуть непроходимый участок. Казалось, они спускались уже многие часы сквозь туман и взвихренный снег, который яростно швыряли им в лицо восходящие потоки воздуха. Они как будто попали в песчаную бурю — было нечем дышать. Они не останавливались ни для отдыха, ни для еды и лишь иногда хватали горсти снега, чтобы утолить жажду.
Нетерпение Борроса передалось Ронину, как зараза. Вибрирующую струну печали, поначалу кровоточащую и болезненную, как обнаженный нерв, оборвала, наверное, все еще стоявшая у него в ноздрях вонь, исходившая от исполинской твари. И это было хорошо, потому что позволило Ронину сосредоточиться на цели их путешествия. В Город Десяти Тысяч Дорог он отправился по настоянию Борроса. Колдун был убежден, что миру людей грозит ужасная, хотя и неведомая опасность. Ронин, пожалуй, поверил ему лишь отчасти, когда впервые отправился туда, но после встречи с Боннедюком Последним и Хиндом, после сражения с существом, убившим Г'фанда, он понял, что все, что сказал ему Боррос, — правда. И путешествие под Фригольд увенчалось успехом. Колдун отправил Ронина на поиски древнего свитка, который он обнаружил в доме дор-Сефрита, прославленного кудесника с легендарного острова Ама-но-мори. Ронин подумал, что ныне от острова остались лишь горы битого камня да обломки каменных стен на дне далекого моря. Жаль. Но свиток был у него. Свиток, в котором содержится, по словам Борроса, ключ к устранению нависшей над людьми угрозы. Он улыбнулся про себя. Несмотря на усилия Фрейдала, несмотря на попытку Саламандры вмешаться в ход событий... Свиток был у него. Ронин взглянул на худое и изможденное лицо Борроса, отливающее болезненной желтизной в угасающем свете дня. Все-таки надо ему сказать. Это заставит его улыбнуться. А когда мы выясним, о чем там говорится, мы вернемся...
...Ронин действительно вернулся из зала боевой подготовки уже меченосцем. Как и предсказывал Саламандра, он ошеломил инструкторов и саардинов, которые в первый раз видели воина, достигшего такого мастерства в искусстве боя. Его буквально тошнило от их взволнованной болтовни и шумных поздравлений. И все же в одном Саламандра ошибся.
Ронин вернулся на этаж сенсея вовсе не радостный. Он не сомневался в своих способностях и поэтому вовсе не переживал, когда подошло время для Испытания. Он еще раньше почувствовал, что Саламандра оттягивает этот момент, снова и снова выискивая предлоги для того, чтобы перенести день Испытания. По его собственному мнению, он давно уже был готов. В конце концов Ронин пришел к выводу, что дата имеет для Саламандры большее значение, чем само Испытание.
Саламандра ожидал его в зале боевой подготовки, облаченный в церемониальные блестящие черные одежды. Волосы у него были прибраны и умащены, а из-за широкого алого пояса торчал боевой веер, с которым сенсей обращался столь же проворно, как с мечом или кинжалом, и который у него в руках представлял собой оружие не менее страшное и смертоносное. На левом бедре Саламандры висел длинный меч в парадных ножнах из ажурного серебра с эбеновым наконечником, искусно вырезанным в виде ящерицы, свернувшейся на фоне черного пламени.
Слева и справа от него стояли два меченосца, терявшиеся на фоне его массивной фигуры. Один из них держал ленты, которые носили чондрины поверх рубашек — наискосок от левого плеча к правому бедру. Эти ленты отличались цветами саардина, которому подчинялся чондрин. На самих меченосцах были черные ленты поверх черных рубах — цвета Саламандры.
Ронин принял решение, как только увидел ленты. Он, естественно, знал, чего именно от него ждут — что ему надо делать и для чего его столько лет обучали. Остановившись перед Саламандрой, он церемонно поклонился ему, сохраняя на лице каменное выражение, и подумал про себя: «Я знаю, что должен делать». Ему было грустно и больно. Саламандра важно наклонил голову. Для Ронина этот человек был не просто наставником, мастером боя, сенсеем и саардином. Он был для Ронина как отец... и все же Ронин никому не позволит распоряжаться собой, не позволит навязывать ему свою волю. Быть может, когда-нибудь он бы и выбрал себе господина, но это время прошло. Навсегда. Сделавшись наконец свободным, теперь он не станет рабом Фригольда, этого лабиринта интриг и политических дрязг. Теперь у Ронина есть сила и мощь. И больше ему ничего не надо.
