Андрей Легостаев - Последнее пророчество
И каждый вечер Варрос взбирался на высокое облюбованное дерево, чтобы, прячась в густой листве, посмотреть на море, где за далеким маревом горизонта скрывалась Лунгарзия, явившаяся ему в чудесном сне. Он смотрел — не появится ли в предзакатной мгле корабль, чтобы пополнить в реке запасы пресной воды.
Своего часа он наконец-то дождался — корабль не был похож ни на лунгарзийский фрегат, ни на быстроходную орнейскую галеру, хотя тоже был с длинным рядом мощных весел и под парусом.
Варрос быстро спустился с дерева и, не забывая об осторожности — ведь он приговорен соплеменниками к смертной казни, бросился к морскому берегу, чтобы успеть к кораблю до его отплытия: долго у этих берегов торговые суда старались не задерживаться.
Он успел вовремя — почти в полной темноте хмурые матросы закатывали по трапу бочки с водой. Варрос подошел к стоявшему в стороне мрачному мужчине с витой плетью в руке.
— Довезите меня до Лунгарзии, — попросил Варрос, — во время пути я буду выполнять любую самую тяжелую работу.
Только сейчас до юноши дошло, что мужчина может не знать языка потомков Леопарда. Но тот знал, он смерил презрительным взглядом дикаря и кивнул на последнюю бочку:
— Взвали на плечи и тащи, — немного коверкая слова, сказал он. — Посмотрим, на что ты способен.
Варрос с легкостью взвалил тяжеленную бочку и чуть ли не побежал по трапу: дивная Лунгарзия уже маячила у него перед глазами. Он поставил бочку рядом с остальными и повернулся к взошедшему на борт мужчине с плетью.
— Ну как, гожусь?
— Годишься, — с усмешкой на губах кивнул тот.
И тут же сокрушительный удар сзади обрушился Варросу на голову.
Очнулся он уже закованным в цепи, по лицу стекали струи воды.
— Очухался? — еще сильнее, чем первый мужчина, коверкая слова, произнес огромный австазиец со свисающими складками густо поросших волосами груди и живота. Он был в одних широких штанах, даже без сапог. Лицо его украшала отвратительная гримаса, долженствующая означать улыбку. — Вставай! Пшел в трюм, там теперь твой дом родной!
Варроса бросили в грязное, темное, вонючее помещение, переполненное людьми — такими же, как он теперь, рабами-галерниками.
К нему подошли двое рослых, грязных мужчин, тоже в кандалах.
— О, какой очаровательный мальчик! — воскликнул один из них. — Не хочешь полюбить меня, птенчик?
Варрос промолчал, поскольку фраза была произнесена на австазийском, из которого он знал едва несколько слов, да и те имели отношение не к любви, а к смерти.
Детина приблизился к Варросу, обнял его, обдав волной отвратительной вони. Привыкший к запаху пота и смерти Варрос и то почувствовал дикое отвращение. С Варроса попытались снять его шкуру, обернутую вокруг бедер. Варрос оттолкнул незнакомца.
— Ах ты, тварь, не хочешь по-доброму?! — ничего хорошего в тоне детины не было.
Намерения его ясно отражались на лице. Вокруг сверкало множество любопытных глаз, раздались подбадривающие галерника возгласы.
Варрос звериным, врожденным чутьем понял, что опасность надвигается стремительно и времени на раздумья или переговоры нет. Да он и не собирался вступать в переговоры — перед ним враг. А с врагом разговор короткий. Варрос словно забыл, что с ним произошло и где он.
Он взмахнул правой рукой с тяжелым кандалом, одновременно поведя левой, чтобы не шибко длинная цепь не помешала удару. Он не бил кулаком — железо наручника попало прямо по виску насильника. Тот с диким криком инстинктивно отступил на шаг и кулем рухнул вниз.
В грязном помещении на мгновение повисла мертвая тишина. И тут же взорвалась десятком криков — слов было не разобрать.
Распахнулся люк, и по лестнице быстро спустились в трюм четверо воинов с мечами и плетьми в руках. Галерники подались к стенам, указывая на Варроса и распростертого перед ним мертвеца. Товарищ убитого что-то быстро говорил солдатам на австазийском.
Двое подхватили мертвеца за ноги и подняли наверх — голова со спутанными волосами и искаженным гримасой смерти лицом билась о жерди лестницы. Один солдат недвусмысленно подтолкнул Варроса, чтобы тот тоже выбирался на палубу.
Наверху его били — кулаками, рукоятями мечей, ногами в тяжелых сапогах.
Очнулся он, когда ярко светило солнце. Он был прислонен к борту, в весельную прорезь лился добрый свет, столь неподходящий для вонючего полутемного помещения, врывающийся снаружи морской ветер трепал Варросу волосы. Перед ним ровно двигалось весло, которым гребли трое соседей по скамье.
— Пить! — едва нашел он силы вытолкнуть просьбу из разбитых и опухших как шляпки лесных грибов губ.
Ответом ему последовали свист плети и острая боль в плече; соседи отодвинулись, чтобы ненароком не досталось и им, но не прекратили натужного движения весла. Бой большого барабана задавал медленный, непрерывный ритм.
Так дикий вольный охотник стал галерником на пиратском корабле.
Больше полугода гребцы не выдерживают — умирают от непомерных нагрузок и постоянных ударов плетьми. Варрос сидел за тяжелым веслом почти два года.
В первую же ночь после дня напряженной однообразной работы он хотел покончить с собой, но в последнее мгновение призрачный прекрасный город из сновидения встал во всех своих сказочных подробностях перед глазами. И Варрос решил бежать.
Он пытался сделать это семь раз, но его ловили и нещадно били, иногда ломая ребра, так что потом резкая боль пронзала тело при каждом взмахе весла, а тяжелый бой барабана не давал передохнуть ни секунды. Но после каждого избиения, прежде чем вновь усесться за весло, он еще несколько суток маялся привязанным к мачте на верхней палубе, под палящим солнцем, облепленный слепнями и прочей гнусью. И в полдень, когда терпеть сил уже нет, пираты специально выводили остальных гребцов, чтобы полюбовались, какие муки ждут провинившегося.
Дни для Варроса смешались в один, он перестал думать о чем-либо, кроме этого равномерного движения весла, грохота барабана, короткого отдыха в вонючем трюме, скудной корки хлеба и жидкой похлебки на ночь.
В трюме, после того памятного всем случая, когда двое не жалующихся на физические данные гребцов пытались изнасиловать новичка, к нему больше не подходили — боялись. С дружбой особо не навязывались, но Варрос к этому и не стремился. Гребцов выводили из трюма не каждый день, но случалось, что и выводили, когда дул попутный ветер, сушили весла, выпадала возможность чуть отдохнуть и перекинуться несколькими словами с ближайшими соседями. Сам того не желая Варрос выучил австазийский, немного лунгарзийский и орнейский языки. Хотя галерники были на корабле любых национальностей — и зантарийцы, и инвиргальцы, и беловолосые люди с далеких северных просторов, и смуглокожие чернявые южане, и даже один совсем чернокожий, словно обугленная головешка…
