Елена Хаецкая - Нелегал
— Ты что, никогда не видел, как пропивают краденое? — удивился Моран. — Торопятся спустить побыстрее, берут любую выпивку без разбору, а потом голова трещит.
Для убедительности он щелкнул Миху по лбу. Между прочим, очень больно щелкнул.
Миха ахнул, потер лоб и сказал:
— Надо маме как-то сообщить…
— Мама? — насупился Моран. — Что еще за мама?
— Женщина, которая меня родила и воспитала, — сказал Миха. Он устал бороться с нарочитыми странностями своего спутника. Завтра, возможно, что-нибудь прояснится. Но не сегодня — это точно.
— Женщина? — Моран, казалось, сердился все больше и больше. — Тебе есть дело до какой-то женщины?
— Не до какой-то, а до мамы. Да, есть.
— А когда ларек поджигал — было дело?
— Я в тот момент как-то о ней не думал…
— Люди, в отличие от эльфов, не в состоянии держать в голове сразу весь мир, — задумчиво проговорил Моран. — В этом ограниченность среднего человека… Если бы ларек, принадлежащий гоблину, поджигал какой-нибудь эльф, он бы непременно помнил в этот миг и о свете звезд, и о песнях эльфийских дев, и о замке, стерегущем Серую Границу… ну и о гоблинах, конечно, тоже бы помнил. Все одновременно, понимаешь? Оттого его поступок был бы осмысленным, а твой — лишь глуп и безобразен.
— Да это вообще не я, а Стас! — взорвался Миха.
— Подбитоглазый сопленосый Стас говорит сейчас ментам то же самое, только о тебе, — не без ехидства сообщил Моран. — Но ты прав, это не отменяет проблему мамы. Тсс!
Он указал на человека, шагавшего по другой стороне улицы.
— Кто это? — не понял Миха.
— Не имеет значения.
Он больно сжал руку Михи и вместе с ним бросился бежать через Невский. В несколько прыжков они настигли прохожего и словно бы выросли перед ним.
Прохожий отшатнулся, завидев длинную фигуру Морана. Тот обратил на беднягу пылающие зеленые глаза и крикнул:
— Мобильник есть?
Прохожий молчал.
Моран рванул на нем одежду, распахивая легкую куртку. Мобильник болтался у прохожего на груди, и Моран, проявляя исключительную сноровку, сдернул шнурок с шеи своей жертвы. Человек дернулся было, но Моран поднял руку:
— Стой! Не уходи. Тебе ничего не будет.
Прохожий, как завороженный, повиновался. Он молча смотрел на Морана и лишь вздрагивал, как будто от холода.
Моран протянул телефон Михе:
— Звони маме.
— Что сказать?
— Скажи, что она могла бы в молодости заняться более полезным делом, чем производить на свет глупый кусок мяса.
Миха набрал номер, дождался, чтобы сняли трубку и сказал:
— Мам, мы тут начудили со Стасом. Его уже арестовали, наверное… Нет, никто не пострадал. Ничего особенного, в общем-то. Я на время исчезну, ты не волнуйся, ладно? Ментам скажи, что знаешь. Хотя ты ничего и не знаешь. Ладно?
Мама молчала некоторое время, а потом произнесла:
— Отец твой был козел, и ты не лучше.
И повесила трубку.
Моран отобрал мобильнику Михи и с поклоном вернул владельцу.
— Большое спасибо. Можете идти. До свидания.
Миха видел, как ошеломленный человек украдкой крестит Морана и качает головой. «Точно, уж лучше бы это черт был, — подумал Миха. — От черта хоть как-то избавиться можно, а от этого Морана Джурича — никак и ни за что. И никакой он не серб. Он вообще… неизвестно что. Может, и правда — лучше в тюрьму».
Он поразмыслил еще чуток и пришел к выводу, что — нет, не лучше.
А потом они пришли на Екатерининский канал, и Моран указал на большой желтый дом с плоскими окнами:
— Здесь. Входи.
И подтолкнул Миху к подъезду.
Глава вторая
Влияние Николая Ивановича — русского интеллигента-мизантропа, — оказалось куда большим, нежели Миха решился бы признать, даже перед самим собой. И тем не менее этим желчным человеком было вложено в простую михину голову несколько фундаментальных понятий о жизни. В первую очередь — понятие о свободе.
В списке основных жизненных ценностей, по Николаю Ивановичу, свобода занимала верхнюю строчку. Как бы Миха ни ненавидел литератора, едкий щелок его речей проел в мозгах юнца основательную дыру. Кое во что Миха поверил вполне и свято. Но выяснилось это только впоследствии, когда жизнь повернулась к Михе своим безобразным ликом, приняла боевую стойку и нанесла жестокий удар аккурат по первой строчке списка фундаментальных ценностей.
Миха утратил свободу.
Моран Джурич принадлежал к числу тех, кто имел обыкновение буквально следовать каждому своему обещанию. В речах Морана не содержалось ничего иносказательного, он всегда был предельно конкретен и имел в виду ровно то, что произносил, ни больше и ни меньше. Поэтому когда Моран говорил Михе Балашову о том, что намерен держать его в рабстве, он подразумевал именно рабство и ничто иное. Не крепостное право, не вассальную зависимость, не услужение, не ученичество.
Имя и фамилию спасенного от ментов юнца Джурич Моран благополучно забыл, едва только они переступили порог дома старухи-процентщицы на Екатерининском канале. Отныне Миха превратился в «эй, ты!», «грязное животное» и «тупицу».
Держа его за локоть, Джурич Моран показал ему квартиру: фальшивую дверь в прихожей, купленную на распродаже образцов внутренних и входных дверей по жуткой дешевке, гостиную, лабораторию, кабинет с видом на канал.
Гостиная была обставлена в стиле пятидесятых, что вызывало ассоциации с коммунальной квартирой. Не с современной, где среди кучи рассыпающегося хлама гнездятся неудачники и пьяницы, а со вполне респектабельной, в духе старинных советских кинокомедий. Слоноподобный стол из цельного дерева был накрыт вязаной кружевной скатертью; на столе горела тусклая лампа под цветным абажуром.
Диван у стены в белом чехле вызывал в памяти картину «Ходоки у Ленина». На стене над диваном пестро и неуместно лепились полароидные снимки. Какие-то люди в нелепых карнавальных костюмах. Выглядит диковато, решил Миха, тщась в неверном свете, озарявшем гостиную, рассмотреть их лица. Ковер из фотографий был вроде афиши в доме театрального деятеля. Диван — от дедушки-профессора, лауреата Сталинской премии, афиша — от театра современной драмы «Полено», улица Глухая Зеленина, 16, в подвале налево.
Впечатление призрачного присутствия «дедушки-профессора» усугублял гигантский, чрезвычайно прочный шкаф, похожий на Собор Парижской Богоматери.
— Нравится скатерть? — спросил Моран, внимательно наблюдавший за реакциями Михи.
Тот кивнул.
— На помойке нашел, — самодовольно сообщил Моран. — Почти все нашел на помойке. Люди выбрасывают очень полезные вещи. Нужно только иметь нюх. — Он указал на свой длинный хрящеватый нос и прибавил: — А за чехлы я с двумя старухами подрался. Они тоже хотели, но я — сильнее.
