Анджей Сапковский - Тандарадай!
Моника проснулась, села на кровати, поглядела в окно, в темноту, голубеющую предвестием зари. Элька по прозвищу Куропатка тихонько похрапывала, лежа на спине, согнутой рукой обнимая подушку.
Моника дотронулась до книги, зарытой в одеяло, врезавшейся в бедро острым краем переплета. Заснула, читая, подумала она.
И видела… странный сон.
Не помнила какой.
— Такое впечатление, что ты избегаешь меня, Моника.
Да, избегаю, отважно подумала она, не в состоянии решить, куда направить взгляд. После недолгих колебаний победили мыски спортивных тапочек.
— Нет, почему же, — пробормотала она. — Вовсе нет.
— Позволишь составить тебе компанию?
Кивнула, испугавшись, что слишком многое вложила в этот кивок.
Шли медленно вдоль ряда белопенных березок, лесной тропой, среди темно-зеленой поросли кустарника, как ограда отмечавшего путь, кое-где разросшегося, пересекающего тропу.
Наверное — она споткнулась, — не надо было так долго ждать. Он подхватил ее, взял под руку, и от прикосновения она вздрогнула, как от удара током. Приятного удара.
— Лето кончается, — нарушил он молчание тривиальным утверждением. — Кончается отпуск.
— Угу.
— Пора возвращаться в город. К книгам, к диссертации. Жаль.
— Будет отпуск и на следующий год, — пробормотала она, размышляя, как бы высвободить руку так, чтобы он не счел это бесцеремонным, агрессивным и невежливым.
— Факт, будет. — Он ласково улыбнулся, еще крепче сжимая ее локоть. — Но что лето кончается — грустно. Не люблю завершений. Завершение — конец сюжета. А я в сюжете, в его фабуле я больше всего ценю эпизоды. Изящные, красивые эпизоды, которые спасают самый печальный в мире сюжет, жалкий сценарий, каким является наша жизнь. Я философствую. Не наскучил тебе, Моника?
Она не ответила. Высматривала подходящую кочку, чтобы споткнуться о нее и сбежать от тепла, что он излучал.
— Моника?
— А… да? — Она споткнулась, но слишком ненатурально, слишком искусственно, он подхватил ее без труда, не выпустил руки.
— Я все время думаю о… о тех стихах, что ты читала. «Unter den Linden» Вальтера фон Фогельвейде. Есть в этой балладе что-то странное, чего я не в состоянии понять… Моника, я хотел бы кое о чем попросить тебя. Не отказывайся, если сможешь.
— Слушаю тебя, Яцек.
— Почитай мне стихи Вальтера фон Фогельвейде. Пожалуйста.
— Сейчас?
— Нет. Не сейчас. После ужина, когда будет тихо и спокойно, когда опустится тьма. Сдается мне, что эта поэзия может хорошо звучать только вечером, холодным и мрачным, как каменный замок раубритеров. Я зайду за тобой сразу после ужина, предадимся на краткий миг поэзии миннезингеров, песням трубадуров.
— Яцек, я…
— Не отказывайся, прошу.
Моника остановилась, решительно, но не резко, высвободила руку из-под его локтя.
Посмотрела ему прямо в глаза. Отважно, хоть и без вызова. Естественно. Честно. Смело.
Скажи мне, чего ты от меня ждешь. Чего ты хочешь от меня, именно от меня, когда вокруг столько девушек, ярких и прелестных, как колибри, веселых, щебечущих, желающих если не флирта, то по крайней мере игры во флирт. Все они на тебя смотрят, и ни одна не ощущала бы неловкости, если б могла гулять с тобой по лесу и слушать твои слова. Любую из них обрадовала бы мысль о вечере, проведенном с тобой за чтением стихов. Ни одна не дрожала бы внутренне так, как дрожу сейчас я. Скажи же, открыто и прямо, почему я? Ведь я же…
Некрасивая!
Она опустила глаза, втянула голову в плечи. Как черепаха, мелькнула мысль. Боишься.
— Моника?
— Ладно, Яцек.
Что я делаю, подумала она, склонившись над книгой. Что я такое делаю? Ведь можно ж было увильнуть, отговориться головной болью, сразу после ужина исчезнуть, вернуться поздно, замкнуть дверь на ключ, прикинуться, будто меня нет. Можно было что-нибудь придумать. А я сижу сейчас здесь с ним и…
— Читай дальше, Моника. Пожалуйста.
Ich kam gegangen
Hin zur Aue,
Mein Trauter harrte shohn am Ort,
Wie ward ich emphangen
О Himmelsfraue!
Dass ich bin selig immerfort,
Ob er mich kusste? Wohl manche Stund.
Tandaradei!
Seht, wie 1st rot mein Mund.
— У тебя красивый голос, Моника.
Нет. Нет. Не хочу того, что уже было когда-то. Не вынесу, не хочу выносить — унижение, обиду, пустоту, одиночество. Не хочу ни обвинять, ни искать вину в себе. Зачем он так на меня смотрит? Смотрит так, как если б я была…
(Красивая?)
— Читай дальше, Моника.
Da tat er manchen
Uns ein Bette
Aus Blummen mannigfalt und bunt,
Darob wird lachen
Wer an der Statte
Voruber kommt, aus Herzensburg.
An der Rosen er wohl mag
Tandaradei!
Sehen, wo das Haupt mir lag…
— Это на самом деле прекрасная песнь, Моника. Почти слышится перебор струн лютни трубадура. А существует ли перевод «Unter den Linden» на наш язык?
— Да. Существует.
— Даже не спрашиваю, знаешь ли ты его. Знаю, что знаешь. Прочти, пожалуйста. Те две последние строфы.
— Яцек… Я не помню…
— Румянец тебя красит. Но я знаю, что ты помнишь. Пожалуйста, Моника.
Шла в долину тайною дорожкой,
Милый ждал меня нетерпеливо.
Как ласкал меня он, Матерь Божья!
Но — была ли я тогда счастливой?
Жар поцелуев, любви красота.
Тандарадай!
О, как алеют мои уста!
— Читай, Моника, не останавливайся. Пожалуйста.
Из цветов и трав он стлал мне ложе,
Смейтесь, кто проходит стороною,
Веселитесь, но любите все же
Розы под моею головою.
Угадайте в зелени травы —
Тандарадай! —
След моей лежавшей головы.
— Прекрасно, Моника. В самом деле прекрасно. Только, прости, эти стихи нельзя декламировать, понурив голову и таким замогильным голосом. Ты сама знаешь, что Вальтер фон Фогельвейде отступил в этой песни от нелепого канона Миннезинга и рыцарской любви, экзальтации и воздыханий к недоступной даме сердца. Эта песнь, Моника, о любви осуществившейся, единственной любви, которая имеет смысл, которая дарит радость. Прекрасный эпизод, прекрасно описанный. Эту песнь поет женщина, которая лежала вместе с возлюбленным на ложе из роз… Боже, как тебя красит румянец!.. Она была с возлюбленным — и счастлива, и хочет прокричать об этом на весь мир, хочет, чтобы все видели след ее головы, отпечатавшийся в розах, чтобы все узнали о ее счастье.
— Уже страшно поздно, Яцек. И у меня голова болит.
— Последняя строфа, Моника.
