Татьяна Мудрая - Рыцарь Незадача
Дни слились в одну картину тренировок, вольтижировки и сна, глухого, как тупик.
Лет через сто я проснулся оттого, что один из бусых оборотней ухватил меня за плечо и пытался поставить на ноги.
— Гер Ланселот, время обряжаться и пить чашу, — сказал он. — Ваш ваффентрегер уже начал тревожиться.
— Это Гвен, — пояснил её папаша. — Оруженосица. Пажесса. Не стоило бы ему вас с пересыпу мудрёным словом грузить.
Оно и видно, что «пажесса». Облачала она меня дрожащими лапками, будто мы только что воровали кур. Потом меня и мой доспех резво протащили через главный обеденный зал, до краёв полный народу с бойцовскими ухватками.
И повели через пустынный Бликсен за ворота прямо на ярмарочный луг — окружённый копьями, поставленными торчком, и густой толпой местных. Гвалт стоял похуже, чем на былом торжище.
На одном конце неправильного овала — я. На другом, с солнышком за плечами, — он. Даже не поприветствовал, врос в седло гора горой. Посередине и с краю — приз в лице Гвен, на богатырском фоне особо тощенькой и невзрачной. Стёганый жилет с наплечниками, трико, тупоносые туфли вроде лапок — чисто муравей, как только в талии не переломится.
Затрубили фанфары или ещё что.
— На втором сигнале пригибайтесь к седлу, — зычно крикнул герольд. — На третьем — съезжайтесь.
Ещё одна трель, хлёсткая, будто выстрел стартового пистолета. Я буквально лёг на седло, упершись в стремена, и прижал шпагу локтем. Ещё. Мой жеребец переливисто гикнул и во весь мах пошёл навстречу противнику.
Страшно. Меня учили такому прежде, да и тренировался без устали, но всё равно…
Разинутые пасти с саженными зубищами. Глаза в глаза, грудь в грудь. От толчка я теряю стремена и лечу вперёд головой на жёсткую траву.
Поднимаюсь, ворочаясь и скользя коленками по грязи. О радость — мой противник тоже. Поменяли солнце, как говорится. Оборотились, перевернулись, слава богам, не в волков. По-прежнему люди. Мечи и кинжалы наголо, жеребцы, бросив седоков и став на дыбы, грызутся и пинают друг друга пудовыми копытами, храпят и брызгают пеной из пастей. Рады повыставляться, как говорят в здешних краях.
Айн — и мы обнажили клинки. Цвай — скрестили их, синхронно, как жонглёры в пьесе. Драй.
В этих краях о фехтовании понятия не имеют — раз, снег скользит, Америки не открыли — клеить на обувь каучук не додумались — другой, лихорадочно думал я, отбивая нападение за нападением, у меня два, нет, три преимущества перед этим зверем. Ибо товарищи за дальними небесами держат за меня большие пальцы в кулаке.
Крики болельщ… о, зрителей поединка куда-то ушли, отдалились, ржание тоже проходит как через толстый слой хлопчатой бумаги. Я парирую, не время нападать. Дразни и лови, хитри, пока в силах. Пока глаза цвета медной яри блестят из-под стального козырька.
Наконец мне удаётся подманить Белого Волка, не соблазняйся лёгкостью этого, нет времени думать иначе как действием…
Я ударяю, он отвечает, остриё попадает в мельницу моей гарды.
Валится ничком, шерстистой спиной кверху. Не мех — суконный кафтан.
Сырая луговина с чего-то гудит как бронзовый гонг.
Его меч цел, но летит в сторону, моя Маргрет против его гляделок — не вывернуться.
Кинжалы. Я забыл…
Ничтожный муравьишка, хрупкий мышонок рвётся в бой против слона. Волчий клинок в руке Гвен, у моей груди, против горла.
— Так нечестно! — кричит она. — Ты схитрил — выманил штурм и не взялся за нож! Длинное против долгого, краткое против короткого!
— Отвали, девчонка, я и сам пока силён, — бормочет Волк, кое-как поднимаясь на четвереньки.
Штурм — имя меча, догадываюсь второпях. «Буря».
Теперь он у Гвен, и девка обрушивает на меня всю мою науку без изъятий.
До последней капли.
Меч в моей руке носит имя урагана. В пару к тому, другому.
«Он придёт издалека,
Меч Дождя в его руках».
Куда уж дальше, откуда уж дальше прийти…
К тройному разветвлению путей. Да.
«Белый волк ведёт его сквозь лес…»
Не Вайсенвульф выбирал мою дорогу — но, может статься, он тоже? Уговорную плату ведь взял.
Наши с ним кони дерутся из-за кобылки. Двуногой. Как и мы сами.
Дрались.
Помещение с котлом — можно сказать, янычарским — не корчма. Место сбора воинского братства. Где принимают новичков и уславливаются об испытании.
Испытали.
Обоих.
Ибо мой несравненный, мой избранный, мой искуснейший клинок ожил — и тотчас пал наземь от прямого удара. Отбился от рук.
Незадачливых. Поистине я Рыцарь Незадача, которому ничто не идёт на пользу, хоть ты его носом в это самое ткни.
Белый Вервольф стоит — чуть сгорбившись — с мизерикордом в правой руке и Бурей Клинков у левого бока. Буря — это уже не меч, а сама Гвен, которая меня обезоружила и теперь рыдает, уткнувшись носом в отца своей победы. Слёзы размазаны по доспехам, Штурм поник и мотается хвостом по раскисшему снегу.
— И чего боялась? — говорит он. — Одолела ведь? Вызволила? Всё ладно, всему научиться можешь. Беру под моё начало.
— Ло… Лошадок кушать боязно.
— Да в моей дружине людей половина на половину, и все верховые. Иначе за нами не угонятся. А в Волчихи тебе пока рано. Вот его, Ланса этого, хомутай, коли уж дался. Пускай к своим утехам приобщает.
— А потом?
— Ну, годика через три, когда созреешь и если карта ляжет, — станешь моей женой-соратницей. Третьей по счёту. Эх…
— Вот тогда я своё новое блюдо о тебя и расколю — на счастье. Да?
— Ну разумеется. Бедные мои седины!
Подходят секунданты — не кони, ликантропы. Заламывают руки, стаскивают шлем, надевают мне на шею кожаное кольцо, вдвое тоньше Волкова. Теперь я раб-обручник этой соплюхи.
Не помогло и не поможет ничто. Я сотворён из книжных слов и целлюлозы, против живого они слабы.
О боги. Что мне теперь засылать товарищам по ансиблю?
© Мудрая Татьяна Алексеевна, 2014
