Инна Зинченко - Эдем в подарок
— Червяк, — задумчиво произнёс я, — глист!
Надька вспыхнула. Я давно заметил, что критиковать её кулинарные способности нельзя, никак нельзя — опасно для жизни. Но, учитывая то, что я болен, она ограничилась лишь коротким замечанием:
— Сам ты червяк, глист неблагодарный! Я стараюсь, стараюсь, а ты постоянно чем-то недоволен!
— Надь, а вот мне интересно, глисты бывают благодарными? Не обижайся, наверное, это было вкусно, но у меня сейчас все чувства притуплены, ничего не могу разобрать.
Её раздирали на части противоречивые чувства: с одной стороны я упорно напрашивался на скандал, но с другой — я ведь больной, у меня температура под сорок, можно и простить. Вздохнув обречённо, она пробормотала себе под нос, но так, чтобы я слышал:
— Не везёт мне с мужиками, один другого хуже.
Потом Надюха уложила меня в постель, натёрла уксусом так, что в глазах защипало и, укутав в одеяло, как маленького ребёнка, строго сказала:
— Я сейчас по магазинам, надо купить мёд, молоко, малину, калину…
— Калину не надо, — жалобно прошептал я голосом раненного бойца, — она мочой воняет. Я её не могу ни есть, ни пить!
— У тебя нос заложен, так что ничего не почувствуешь, — обнадёжила она меня. А лечить тебя надо. Сдохнешь тут у себя в норе и завоняешься.
— Не, ты не позволишь мне завоняться, правда? — Спросил я жалобно.
— Ты, по-моему, забыл, что вчера послал меня и не просто послал, а точно указал, в каком направлении мне идти, — напомнила она ехидно.
— А ты, оказывается, злопамятная! — Я обиделся.
— Нет, просто я очень исполнительная, — она хихикнула глупо, — мне сказали "Иди на…", вот я и иду, куда сказали.
Вот уж точно "язык мой — враг мой"! Вот так ляпнешь с дуру, а потом тебе это будут вспоминать до гробовой доски!
— А ты себе хотя бы рыбок аквариумных завёл — хоть кто-то живой в квартире будет, кроме тебя. Нельзя жить так, как ты живёшь!
— Ты думаешь, что, если я подохну, то рыбки смогут выбраться из аквариума и устроят мне пышные похороны? — Спросил я ядовито. — Не, не люблю я эту безмозглую живность.
Надька посмотрела на меня оценивающе, как на залежалый товар и сделала свой вывод, конечно же, не в мою пользу:
— Вы бы друг друга поняли, у вас уровень интеллекта одинаковый, хотя, рыбки они, конечно, немного умнее, но ничего, со временем и ты подтянешься до их уровня.
Потом она деловито вытирала пыль с мебели, рылась в аптечке, пытаясь отыскать чудодейственное средство, способное мгновенно поставить меня на ноги, но ничего нужного, естественно, не нашла. Хмуро заявила:
— У тебя тут такой гадюшник! Скоро здесь будут змеи с крысами ползать. Неужели так трудно убраться в квартире?
От возмущения я даже задохнулся. Это она мне говорит!
— Знаешь, что, — хрипло взорвался я, давясь кашлем, — если ты за полтора года не смогла навести в квартире порядок, то не надо мне сейчас тут нервы мотать!
Странно, но возмущаться она не стала, просто тихо заявила:
— Я не смогла, а ты не захотел, да?
Ну, вот, ничего не изменилось. Я уже не был уверен в том, что так уж хочу, чтобы она возвращалась. Эти постоянные придирки мне надоели до чёртиков! Пусть уж лучше Толян её усмиряет, а я не укротитель змей! Моя нервная система слишком уж нервная, для этого дела. Но, едва она накинула пальто, как тут же навалилась тоска и я жалобно простонал:
— Надь, приведи мне нотариуса.
Она остановилась, повернулась, на лице её застыло удивление.
— Это ещё зачем? — Спросила она растерянно.
— Хочу тебе квартиру завещать, — слабым голосом сказал я, — а то умру тут и всё государству отойдёт. А так хоть какая-то польза будет от моей смерти.
Надюха сбросила пальто, подошла ко мне, наклонилась и, глядя прямо в глаза, тихо спросила:
— А не боишься, что я после этого тебе вместо лекарства, яд подсуну? Умирать он собрался, смешно. Можно подумать, что ты первый раз простужаешься. Не суетись, тебя ещё ломом не добьёшь. И вообще, такие, как ты живут долго и другим жизнь отравляют. Покойник, — она хмыкнула, — а вот не надо искать лёгких путей, придётся как-то выживать и думать, как дальше жить будешь! Хотя, знаешь что, давай-ка я тебе пару кубиков антибиотика вколю для надёжности?
— Не надо, — испуганно отшатнулся я от неё. — Не хочу!
— Такой большой мальчик, а уколов боишься! — Рассмеялась она.
Мне стало обидно. Хотелось сочувствия и понимания, а нарвался на издёвки и сарказм. Неужели так трудно хотя бы на время моей болезни укротить свой сволочизм?!
— Ничего я не боюсь, просто не хочу и всё! — Угрюмо ответил я, кутаясь в одеяло.
— Стесняешься? — Надька весело рассмеялась. — Можно подумать, что я твой тощий зад не видела. Тоже мне картина да Винчи! Давай вколю для профилактики, чтобы душа была спокойна. У меня рука лёгкая.
— Ничего не тощий, — окончательно и бесповоротно разобиделся я, — нормальный. Мне больше и не надо, мне не рожать.
— Ну-ну, ты прав, это самое ценное, что у тебя есть. И вообще, если ты не изменишься, ничего более ценного в твоей жизни больше будет. Так и останешься в глухой заднице.
Я понял, что, почему-то, больше не хочу и не могу с ней общаться. С чего я взял, что между нами что-то может измениться? Она осталась прежней, я тоже, так на что я надеялся? Температура, наверное, виновата. Одним словом дело идёт к тому, что я её снова пошлю куда-нибудь подальше, а потом буду раскаиваться и заниматься самоедством.
— Знаешь, что, иди-ка ты домой! Достала ты меня уже!
— Правда глаза колет? — Спросила Надюха своим привычным язвительным тоном. — Не нравится тебе, когда против шерсти гладят, да?
— Можно подумать, что ты это любишь. Но, рыба моя, я сейчас не в том состоянии, чтобы устраивать разбор полётов. Мне плохо, а ты хочешь добиться того, чтобы мне стало ещё хуже. Иди-ка ты!
Она хмыкнула, вновь надела пальто и ушла, громко хлопнув дверью. А я опять остался один. И вновь подкатила беспросветная тоска. Постепенно болезнь и сон взяли своё и я уснул.
Снилось мне что-то мрачное и липкое, что-то омерзительное. Хотелось проснуться, но я лишь ещё глубже проваливался в этот кошмар. Иногда мне казалось, что я проснулся, но на самом деле это было лишь продолжение кошмарного сна. Я свесился с кровати и с ужасом обнаружил, что пола нет, вместо него зияла черная бездонная пропасть, на дне которой что-то шевелилось. Кошмар никак не кончался, он тянулся и тянулся бесконечно, словно резиновый. Со дна пропасти ко мне тянулись длинные розовые щупальца с алыми присосками — это мой жуткий сон не желал отпускать свою жертву. Я запутался в нём, как муха в паутине. Что-то мычал сквозь сомкнутые губы, кого-то звал на помощь, но никто не мог меня разбудить — я был один в пустой квартире.
