Святослав Логинов - Дар любви
— Нас-то за что? — спросила одна из девушек.
— За туман. Он ваш туман, что над деревней, все эти годы видел. Он даже сквозь него кое-что разбирал, но не мог понять, кто туман напускает и чего ради.
— Так пришел бы и посмотрел. Добрым гостям мы всегда рады. Подучился бы чему у бабы Наши.
— Не мог. Боялся от источника отойти: а ну как кто другой на его месте засядет? Потому и копил злость. За двадцать лет знаешь сколько злости скопить можно? Хотя откуда тебе знать, тебе, поди, и двадцати нет.
— Пятнадцать, — вздохнула разговорчивая.
— Значит, туман ему не понравился? — протянула Наша. — И где, говоришь, он наземь сядет?
— За деревней речка есть и мост, так перед мостом он точно сядет. Понимать должен: дальше по воздуху пути нет. Будь ты хоть какой могучий, а так о землю грянешься, что костей не соберешь.
— Понятненько… Люца, девочка, сходи поглянь, что там за чародей возле моста бродит. Понравится — себе забери, а нет — так ты знаешь, что с ним делать.
Девушка постарше, та, что разглядывала Граца не исподволь, а откровенно, едва ли не с насмешкой, молча поднялась, взяла с лавки полушалок. В отличие от других воспитанниц Люца была одета в модное городское платье с глубоким вырезом, откуда дразнилась крепкая грудь. Тонкая талия, гордая осанка, взгляд ласковых глаз, в котором уже не было насмешки. Руки, не испорченные возней на огороде, лицо с едва приметным загаром, хотя июньское солнце, казалось бы, должно крепко пройтись по девичьей коже. Мягкие губы, чуть припухшие, придают лицу то выражение беззащитности, которое так притягивает мужчин. И если бы не воспоминание, как усмехалась Люца минуту назад, то Грац поверил бы очаровательной маске, что легко и естественно легла на лицо девушки.
«А хороша чертовка», — невольно подумал он.
Раз обнаружив Граца, Челис уже не потерял бы его из виду, поэтому Грац позволил себе глянуть на уходящую Люцу с колдовским прищуром, стараясь понять, что позволяет девушке так разительно меняться за единую минуту. Глянул и тихо охнул от неожиданности.
Не было в старшей воспитанке никакой серьезной силы, да и ни в ком из собравшихся за столом серьезной силы не было, но у Люцы проглядывался редкий и страшный дар, которому никакая сила не нужна. Поименование этого дара самое, казалось бы, доброе — «Дар любви», но нет ничего страшней в женском арсенале. Одного взгляда, единой улыбки такой женщины довольно, чтобы любой мужчина потерял голову. И будь ему хоть четырнадцать лет, хоть девяносто четыре, но он вприпрыжку побежит за предметом своей страсти и будет впустую распаляться воображением и сглатывать слюни, мечтая добиться взаимности. Забудет о семье, делах, долге ради безнадежного влечения к девушке, которая на беду остановила на нем улыбчивый взгляд.
Мудрецы знают, что такая напасть могла бы встречаться чаще, но, как и всякий талант, «Дар любви» нужно выращивать, холить и беречь, а кто станет заниматься этим на свою голову? Иногда в дорогих борделях, под рачительным присмотром энергичной мадам, вырастает прелестное чудовище и, почуяв свою силу, идет мстить мужчинам за их неудержимую похоть. Путь таких красавиц устелен чужими жизнями: разбитые сердца, смертельные поединки, неожиданные самоубийства, яд, удар кинжала, кровь, кровь, кровь и беззащитная улыбка на чуть припухших губах.
Но таковы девушки, прошедшие страшную школу публичного дома. А здесь, под приглядом бабушки Наши, где никто не терпит никакой обиды, где нет горя большего, чем подгоревший пирог с налимьими печенками… хотя и эта беда обходит стороной, ведь, судя по вчерашним пирожкам, есть среди воспитанок такая, что заставит плакать от зависти самого знаменитого кухмейстера.
Значит, мудрая Наша разглядела в подрастающей девчонке зачатки жутковатого дара и неведомо зачем выпестовала его.
— Давайте чай пить, — сказала Наша, — а то сидим, как невесты на смотринах.
Чай был собран во мгновение ока. Пузатый ведёрный самовар, какие называют артельными, начищенный до яростного блеска, тонкие чашки, от старости пожелтевшие, словно кость, расписные вазочки с вареньем, крошечные розеточки, на какую каждый чаевничающий мог положить себе четверть ложечки вареньица. И как вся эта смиренная роскошь могла сохраниться в доме, полном малышни? Без магии, ясно дело, не обошлось.
Чай у Наши был травяной — да и какому быть у травницы?
— Зверобой, — угадал Грац, — а что еще?
Готов был, что Наша уклонится от ответа, но та с готовностью принялась делиться секретом:
— Цветы земляники, почки малины, весенний корешок дикой смородины и непременно листик бадана. У него листья большие, как они осенью отживут и на землю лягут, им надо вылежаться. Их через два года берут, на третий, тогда они в самую пору входят.
Грац кивнул понимающе. Очень хотелось взглянуть магическим взором, что делается у моста, чем кончится встреча великого могущества с великим даром, но Грац понимал — нельзя туда соваться, Люце ничем не поможешь, а погубить девушку можно в два счета.
Странным кажется, что боевой маг, прошедший не одно сражение, спрятался за женскими юбками и сидит тише мыши, но тут уж ничего не поделаешь. Люцу Челис не тронет, проверит издали, что перед ним не колдунья, и бить не станет. Какой ты ни будь развеликий маг, но, если примешься крошить всех налево и направо, очень быстро на нет сойдешь. Деревню сжечь можно, потому как над ней туман колдовской. И если Грац вздумает Люцу своей волшбой прикрывать, то Челис это мигом заметит, и тут уже пощады девушке не будет. Так что пусть идет одна во всеоружии своего дара. А Грац потом, если любовные чары не подействуют, начнет, оставив Дану на попечение тетушки Наши, отступать в сторону болота, уводя противника подальше от деревни и женщины, ставшей за один день родной. Как там Дана болото называла? Гнилуша? Вот в Гнилуше и произойдет последняя битва. Пусть Челне лягушек варит да поглядывает, чтобы в трясине не утопнуть. Грац-то по болотам ходить умеет, а Челне — еще как посмотреть. Вздумает злой колдун повиснуть над топью, это, считай, что на воздух взлетел, тут его и окунуть можно будет. Но, прежде чем дело дойдет до смертельного поединка, Челису придется разминуться с улыбчивой девушкой Людей.
— Варенье бери, — потчевала Наша. — Тут все из лесной ягоды сварено, самое пользительное. Малина, земляника, черница, гоноболь…
— Ежевика еще… — подсказала одна из воспитанниц.
— И ежевика, куда же без нее. А сварено на меду. В деревне пасека есть, мы там медок берем. Но сегодняшнее варенье на диком меду, семь лет выдержано, от него сила прибывает.
Было бы толку от этих прибытков, а то Челне вряд ли заметит, что противник варенье на диком меду травяным чаем захлебывал. Хотя варенье славное, особенно черничное.
