Анна Овчинникова - Лунная девушка
По мере того как накапливалось количество расшифрованных сигналов, уровень общения наших цивилизаций быстро повышался. Мы познакомились с историей, обычаями, моралью тогдашних марсиан, а они познакомились с нашими. Многие аспекты двух культур разительно не совпадали, но вскоре мы убедились, что нас гораздо больше объединяет, чем разделяет.
Я как раз заканчивал Высшую Йельскую Школу Космогации, когда марсиане открыли нам тайну так называемого «восьмого луча», который должен был произвести полный переворот в космонавтике. Помню, как бурлила моя «альма-матер» при известии о том, что межпланетные перелеты вскоре могут стать такими же обыденными и повседневными, как авиарейсы. Правда, многие военные и политики опасались, что столь щедрый подарок другой цивилизации заключает в себе некий хитрый подвох. Как говорится: «Бойся данайцев, дары приносящих!»
«Если марсиане владеют секретом чудо-луча, способного победить гравитацию любой планеты, — говорили сторонники сверхосторожности, — почему же тогда они сами не вышли в космос?»
Да, более двух тысяч лет назад марсиане окончательно отказались от космических полетов, объясняя это запретом Объединенной Религии Великого Джана. Сейчас про Джана уже не помнит никто из марсиан, но в течение двух тысячелетий его идеи правили Красной Планетой так, как это и не снилось Эду Фаллону. Разобраться в головоломных доктринах этой религии оказалось не под силу даже самым головастым теологам Земли, но, в конце концов, разве чудесная «вакцина Руха», рецептом которой снабдили нас марсиане, не спасала больных спидом и раком? Так почему же «восьмой луч» должен был оказаться троянским конем?
Опробованный на аэрокарах, этот «луч» дал поистине фантастические результаты, и я помню, как весь наш курс сучил ножками от нетерпения, ожидая, когда же очередь, наконец, дойдет до космических кораблей…
Очередь до них дошла через шесть лет после того, как я закончил Школу Космогации. За это время я успел дослужиться до звания капитана, намотать почти триста суток в орбитальных полетах и получить ученую степень за работы в области исследования «восьмого луча», поэтому отборочная комиссия NASA включила меня в состав экипажа первого межпланетного корабля.
«Ликование» — слишком бледное слово, Джимми, применительно к тому, что почувствовал я, узнав об этом подарке судьбы. Однако вскоре выяснилось, что в состав экипажа «Челлендежера» вошел также мой однокашник капитан-лейтенант Кларк Ортис, и мой энтузиазм порядком приутих.
Поверь мне на слово, Джим — Ортис был самым талантливым и самым отвратительным парнем из всех, кого я когда-либо знал. Я говорю это вовсе не из зависти, хотя он часто обгонял меня на один-два балла на экзаменах по теоретической математике и астрофизике. Победи он в честном состязании, я бы первым пожал ему руку, но этот тип зачастую добивался успеха такими средствами, что я не мог испытывать к нему ничего, кроме гадливости. Кларк всегда напоминал мне суетливую юркую ящерицу, стреляющую глазками туда-сюда в поисках щелочки, в которую можно нырнуть. И он всегда находил подходящую щелочку, и все эти щелочки вели его в одном направлении — на вершину карьеры. Как будто для достижения успеха недостаточно было одного таланта, которым наградила его природа! Но таков уж был Кларк Ортис — он всегда словно сомневался в своих дарованиях и торопился подкрепить их расположением вышестоящих.
К Ортису неизменно благоволило начальство, зато мы, будущие космические волки, терпеть его не могли…
Теперь ты поймешь, что я почувствовал, когда узнал, что вместо моего закадычного дружка Дэвида Веста, выброшенного из состава экипажа под смехотворным предлогом «по состоянию здоровья», штурманом «Челленджера» скоропалительно назначили Кларка Ортиса!
За шесть лет после окончания Школы Космогации Ортис ни разу не побывал даже на околоземной орбите, поэтому я мог побиться об заклад, что своим назначением он обязан женитьбе на дочери шефа отборочной комиссии НАСА. И точно так же я мог бы прозакладывать душу против тухлого яйца, что этот ублюдок женился на толстухе Кэролайн Смит только ради того, чтобы подкатиться к ее папаше. Старому грибу Джастину Смиту по справедливости уже лет десять полагалось быть на пенсии, но его слово по-прежнему оставалось решающим в подборе экипажа для «Челленджера», и он был готов на все ради единственной обожаемой дочурочки… Даже на такую преступную глупость, как введение ее муженька в состав первого в истории человечества посольства на другую планету.
Когда на меня вывалили новость насчет замены Веста Кларком Ортисом, я впервые в жизни отправился жаловаться начальству. Конечно, я пошел не к тестю Ортиса, а к заместителю старого гриба — полковнику Ричарду Нолту по кличке Буйвол.
Между нами состоялся предельно короткий разговор, последнее слово в котором, разумеется, осталось за полковником:
— Вы своб, капн Райт!
Что означало «Вы свободны, капитан Райт!» Буйвол всегда экономил на гласных, чтобы показать подчиненным, насколько он занят.
Я отдал честь, развернулся на каблуках, хлопнул дверью и отправился паковать чемоданы.
Каково же было мое удивление, когда меня не только не вышвырнули из команды, но даже назначили капитаном «Челленджера»! Больше того — штурманом корабля оставили Дэвида Веста, а четвертым членом нашего экипажа стал врач и биолог Томас Нортон, добродушный невозмутимый увалень, способный ужиться даже с выводком королевских кобр. При таком раскладе я почти примирился с перспективой провести несколько лет в обществе Кларка Ортиса… Который всеми силами старался показать, насколько он оскорблен низкими происками завистников, благодаря которым я стал его командиром, а не он моим.
Тем не менее, первые дни полета на «Челленджере» прошли достаточно мирно, и я уже начал ругать себя за несправедливое отношение к Ортису. Конечно, характер у него был не сахар, но он образцово выполнял свои обязанности бортинженера.
Но когда миновала неделя, мы стали замечать в поведении Ортиса некоторые странности. Сперва эти странности имели вид безобидных чудачеств, свойственных всем побывавшим в долгих космических рейсах людям. От полета к полету подобные чудачества имеют тенденцию накапливаться: вот почему Нортон, имевший за плечами уже восемь орбитальных полетов, был самым большим чудаком из нас четверых. Но одно дело — дружески беседовать с бортовым компьютером, фамильярно именуя его «Лиззи», как это делал Томми Нортон, и совсем другое — во всеуслышанье рассуждать о том, что наша экспедиция — ничто иное, как полет безмозглых мотыльков на гибельное пламя свечи!
