Сергей Раткевич - Тень шпаги
— Не знаю, — искренне ответил Карвен, решив, что с кузнецом он как — нибудь сам поговорит. Избави Боги от такого посредника! — Не знаю, как вы проснулись, уважаемый, не уверен, что с вами это произошло, но все же благодарю вас за доброту, за беседу и за то, что до кузни проводили!
— Так ты считаешь, я до сих пор сплю? — удивился старичок. — А как же это ты мне снишься, если я тебя впервые вижу? Или мы где — то встречались, а я позабыл?
Карвен оставил его размышлять над этим вопросом в одиночестве.
Решительно поклонившись, он отвернулся от неугомонного старичка и шагнул на порог кузни.
Меньше всего его в этот момент волновали какие бы то ни было войны. Войны — удел благородных, им, известное дело, без войны не естся и не спится. А простому человеку до войны дела нет. Лишь бы под горячую руку ненароком не попасть.
***Карвен распахнул дверь, и ему показалось, что он вернулся домой. Не в тот дом, из которого ушел так недавно, терзаемый горем и негодованием, а в тот, в который мечтал вернуться когда — нибудь после смерти. Просто распахнуть дверь… распахнуть дверь и увидеть спину отца, услышать голос матери: «Сынок, где ж ты пропадал так долго?»
Из распахнутой двери на него дохнуло воздухом прошлого. Воздухом детства.
Но нет, это была совсем другая кузня. И совсем другой кузнец обернулся к нему, оторвавшись от своей работы. Совсем другой, а все же…
«Когда — нибудь я вернусь. Когда — нибудь я просто приду домой».
— Подручным? Со своим молотом? — Невысокий, широкоплечий, почти как отец, его рыжеусый собрат по ремеслу, прищурившись, окинул Карвена придирчивым взглядом. — Есть у меня подручный, парень. Заболел, правда. Так то — ненадолго.
— Так мне и надо ненадолго! — обрадовался Карвен.
— А почему это тебе надо ненадолго? — еще пристальнее всмотрелся в него кузнец. — Когда человеку работа в радость, он надеется, что это надолго. А если тебе не в радость — зачем ты мне? Все портить и под ногами путаться? Таких помощников и даром не надо!
— Да нет же! — испугался Карвен.
Как же неверно его поняли! Интересно, это он сам неудачно выразился или кузнец попался такой подозрительный? И чего это он, в самом — то деле?
— Я хорошо работаю, — сказал Карвен. — И работа мне в радость, честное слово! Просто я здесь мимоходом. Мне бы просто денег на дорогу заработать, и все.
— А куда направляешься, позволь спросить?
И вот дернули же черти за язык! Не мог придумать что — нибудь. Ведь чувствовал же, что нельзя такое говорить!
— Куда глаза глядят, — брякнул он и понял, что пропал. Здоровенная ручища мигом сграбастала его за шиворот.
— Так — так — так… — с нехорошим интересом протянул кузнец. — Денег на дорогу заработать — и дальше… мимоходом… а цели никакой и вовсе нет… куда глаза глядят, да? А куда они у тебя глядят, интересно? Если нет никакой цели и ты все равно идешь, куда придется, зачем тебе вообще куда — то идти? А ты идешь. Осталось выяснить, от кого ты скрываешься. И почему. Украл что? Убил кого — нибудь? Соседскую девицу соблазнил?
— Нет, — потрясение выдавил Карвен, понимая, что хоть он и сам парень не слабый, но из кузнецовой хватки вряд ли вывернется.
— Что — нет?
— Все — нет! — ответил Карвен. — Ничего этого я не совершал.
— Значит, просто сбежал из дому? — уже менее грозно, но еще более мрачно поинтересовался кузнец.
— Не сбежал, — покачал головой Карвен. — Просто ушел.
— Просто ушел? — вскипел кузнец. — А твой старик — отец сам машет молотом?! Ведь ты из наших, я же вижу! Неужто тебе отца с матерью не жаль?!
И Карвен не выдержал. Толкнув кузнеца в грудь с такой силой, что тот выпустил его и с размаху сел на пол, он заорал во все горло. Заорал, чувствуя, как подкатывают слезы, чувствуя, что еще немного, и он попросту разревется. Позорно, как маленький, разревется перед незнакомым человеком, пусть и кузнецом…
— Да что ты понимаешь?! Ты же ничего не понимаешь! Умер у меня отец, понятно?! Умер! И мать умерла!
— А ты отцовское наследство бросил и гулять отправился? — потирая грудь, хмуро спросил кузнец. Уже куда более мирно спросил. И не потому, что чужого крику испугался. Просто… хорошие люди, они чувствуют, когда другому несладко. Ну, может, не всегда сразу чувствуют, а все же…
— Отцовское наследство братья делят, — немного успокоившись, с горечью ответил Карвен.
Ну вот, он хотя бы не опозорит себя, разрыдавшись, как маленький…
Ему стало стыдно, что он наорал на человека старше себя. Может, разбойники правы были? Забыл он наставления отца с матерью. Никого не уважает, почем зря всем хамит. Так и самому недолго разбойником сделаться. Надо поскорей себя в руки брать, пока хуже чего не вышло.
— Быть того не может, чтобы братья брата на улицу выбросили, — недоверчиво покачал головой кузнец, подымаясь на ноги. — Да еще — кузнецы. Это где ж такие сволочи — то водятся?
— Если бы они кузнецами оставались, твоя бы правда была, — вздохнул Карвен. Так ему обидно стало, что хоть плачь. Да что ж это такое на самом — то деле? Да разве так делается, как братья поступили?! Вон и человек не верит… Не абы кто — кузнец, настоящий мастер. Не верит. Потому что не делают так люди. Не делают! Так и вообще быть не должно!
«Где ж такие сволочи — то водятся?» — через него братья теперь еще и деревню опозорили.
Или ему молчать нужно было? Но разве такое утаишь? Это даже ведь не шило в мешке, это горячие уголья в кармане. Все равно люди узнают. Все узнают. И что братья сделали. И кем стали.
— Что значит — оставались? А кем же они стали? — промолвил кузнец, глядя на парня с куда большим доверием и даже некоторым сочувствием. Видать, и впрямь крепко ему досталось, раз на того, к кому работы искать пришел, руку подымает. По всему видать — не дурак. А умные люди так не делают. — Так кем же стали твои непутевые братья?
— Торгашами, — ответил Карвен. — Это они только думают, что купцами, а на деле — торгашами. И начали с того, что решили продать отцову кузню. Деньги им понадобились. Он еще живой был, а они уже… в соседней комнате… что кому достанется, делили…
— И тебя обделили? — спросил кузнец. Нарочно спросил. Он уже знал, что ему сейчас ответят. И даже готов был к новой вспышке обиды, быть может, даже ярости и гнева. Но ведь нельзя в себе такое носить. Да еще в столь юном возрасте. Пусть уж выкричится парень. Выкричится, а если повезет, то и выплачется. Небось полегчает маленько. Он ведь гордый… Чужим людям жаловаться не станет, а своих у него не осталось. Один он на белом свете. Как есть один. — Неужто никакой доли тебе братья не выделили?
