Александр Прозоров - Заговорщик
— Государь милостив, Андрей Васильевич, и умеет прощать оступившихся, — осторожно возразил Друцкий.
— Юродивый на паперти пусть грешников прощает, — опять отхлебнул вина Зверев. — А царь измену должен карать, чтобы страну не разъедала. Измену — выкорчевывать, верность — возвеличивать! Такая его должность. А Иоанн, книжный червь, руки замарать боится, чистоплюй! Попомни мое слово, Юрий Семенович, за его великодушие народу потом не раз кровью платить придется.
— Надеюсь, про мысли сии ты боле никому не сказывал? — кашлянул гость. — Времена ныне такие, иной друг и соглядатаем оказаться может.
— Говорил, — хмыкнул Зверев. — Царю в глаза прямо и сказывал. Так что доносить ни к чему, он про меня все знает, не обольщается.
— Вспоминает он тебя, сказывают, — задумчиво провел пальцем по окружности кубка князь Друцкий. — Как азбуку приходскую отпечатали, поминал, как хор в консерватории первый раз запел. Полки стрелецкие повелел твоим обычаем обучать. Там именем твоим учение и нарек. Мыслю, зла он на тебя не держит…
— Еще бы он зло на меня держал! Ничего наш царь ни на кого не держит — ни зла, ни благодарности. Нюня мягкотелая.
— Вижу, это не он тебя, а ты его с глаз долой отослал! — улыбнулся Юрий Семенович. — Может, помилуешь все же властелина нашего? Как-никак, правитель всея Руси, наследник древних кровей.
— Да мне и так хорошо. Я здесь, дома, с семьей. Вижу, как дочки растут, за хозяйством приглядываю, промыслы новые затеваю. Холопы мои после походов прежних исцелились все, за четыре года мы с Пахомом их так умению воинскому натаскали, каждый четырех стоит. Все в походах крещение огнем пройти успели, храбрость выказали. Ни один не дрогнет, не ослушается. Семьдесят душ — а рать в три-четыре сотни одолеют запросто. С чего бы мне уклад привычный из-за какого-то там царя менять?
Про уроки чародейства Андрей благоразумно умолчал.
— Экий ты стал… Домосед, — покачал головой гость. — От роду всего четверть века, а задеревенел, ровно дуб вековой. Не скучно?
Андрей молча допил вино, поставил кубок на стол, отодвинул:
— Ты у нас в роду за всех путешествуешь, Юрий Семенович. Чего самому время терять, коли тебя обо всем расспросить можно? Где бывал, княже, чего видел, чем земля полнится, что нового округ случилось?
— Много чего, Андрей Васильевич, ой, много… — Князь Друцкий откинулся на спинку кресла и таинственно улыбнулся. — Помнишь, сынок, как мы с тобой проклятое золото на запад из мест наших увезли? Славное было приключение, недолгое, но прибыльное.
— Хорошо прокатились, — признал Зверев. — Не без этого.
— Хорошо, — согласился гость. — Король шведский Кристиан, коему часть золота досталась, низвергнут, заключен под стражу, а королевство его ныне рассыпалось. Бургомистр Любека Вулленвевер, получивший другую часть, четвертован, мой ростовщик убит грабителями, епископ тронулся умом и начал торговать церковными землями, рыцари-крестоносцы лифляндские вслед за ним веру христианскую отринули, замки ордынские себе присваивают, обет целибата нарушают, в домах своих девок гулящих селят, а иные и вовсе жен берут. Биться за веру папскую и клятвы свои никто не желает, еретиков везде привечают, словно друзей дорогих. Полный развал и разброд, власти нет никакой, везде, куда ни глянь — разгул и шатания. Смотрю я на сие, и страхом сердце наполняется; а ну, и ко мне золотой какой из тех денег вернется. Что скажешь, Андрей Васильевич, надобно сего бояться? Ты ведь чародей известный. Кому, как не тебе, о том знать?
— Проклятие, проклятие… — задумался Зверев. — Мыслю, бессмертными быть они никак не могут. Иначе одно злое слово всю землю могло бы отравить. Теряют они силу, раз за разом судьбы ломая, когда из рук в руки переходят. Белурга я истребить не смог, однако же прочь из земель наших прогнал, затаиться заставил. Если повезло, он где-то в Москве между линиями заговоренными навечно заперт. Посему свои заклятия подправить и усилить снова не может. Нет, Юрий Семенович, не беспокойся напрасно. Золото лифляндское в руки брать можно без опаски. Растрепало оно за годы свою злобу, вредить более не должно.
— Точно сказываешь?
— Точно, — качнул головой Андрей и скромно добавил: — Хотя я бы все равно не рисковал.
Князь Друцкий рассмеялся и долил в бокалы вино:
— Да и пес с ним, с золотом. Пусть там остается. Я ведь не о нем речь завел. Я о земле нашей хочу перемолвиться. Не в золоте ведь богатство боярское меряется, а в земле, да в людях…
Гость запнулся, словно ожидая ответа, и Андрей согласно кивнул.
— А в землях наших беда одна общая, княже, — горестно вздохнул старик. — Слишком близко мы с порубежьем живем. Да еще аккурат на тракте от Режицы[2] на Луки Великие поместья наши лежат. Что ни свара с Литвой али с орденом — аккурат через нас рати на Русь прокатываются. Просто беда. Земля — она ведь не кошель, ее к Новагороду али к Вологде не унесешь.
Зверев снова кивнул, пока не понимая, к чему клонит гость.
— Вот и мыслю я, — ласково, двумя руками погладил свой кубок Юрий Семенович. — Коли земли наши никуда убрать нельзя — так, может, нам тогда порубежье от поместий отодвинуть? Помысли, княже, сколь многих достатков от сего у нас появится! Коли порубежье окажется далече, то смерды новые у нас куда охотнее селиться станут, старые уезжать не захотят. Разору меньше будет — то любой поймет сразу. А коли так, то и цена поместьям враз подрастет немало. Может статься, и вдвое вырастет, и втрое.
Андрей молчал, с трудом переваривая услышанное, а Друцкий наклонился вперед и шепотом, заговорщицки продолжил:
— Мало того, что нынешние земли подорожают. Мы ведь у иных бояр окрестных кое-что сейчас прикупить можем, а опосля продать втрое. Епископы и рыцари добро свое спускают, а мы подобрать можем задешево. У меня на примете у Владимиреца, у Ругодива, у Колываня[3] угодья продажные имеются. Что они ныне? Мусор никчемный, дешевка, хлам. Но коли Лифляндия русской окраиной станет, то и цена земле прибалтийской сам-пять подскочит. Русь — это ведь закон, порядок, покой, защита от бесчинств всяческих. От земли в пределах русских ни один хозяин али дворянин не откажется.
— Доходная получится сделка, — почесал в затылке Зверев. — Вот только как они окажутся этой самой «окраиной»? Нечто прибалтам опять в состав России захотелось?
— Как обычно, — повел бровью князь Друцкий. — Прийти туда надобно и занять.
— Чем занять? — все еще не понимал Андрей. — У меня всего семь десятков бойцов ныне в строю, у тебя, ведаю, вдвое больше наберется. Двести пятьдесят ратников. Ну, три сотни можно наскрести. Что такое три сотни даже для крохотного Дерптского епископства? Растворятся в просторе, никто и не заметит!
