Антон Первушин - Отдел Массаракш
- Вот те раз! - Птицелов встрепенулся. - Как это - не задержусь? А куда, по-твоему, я денусь? На кого Лию брошу?…стоит высокий человек. И вроде топор у него в руках. А лица не видно - темное пятно…
- Птицелов-Птицелов… Пройдет еще немного времени и даже Лия тебя не удержит… Ну… Перестанет держать… Понимаешь?…
- Еще бы, - Птицелов поджал губы. - Лучше б ты врал, Бошку.
- Соль в том, Птицелов, что не я, а ты врешь. Самому себе. И лжи этой не ощущаешь. Ведь ты - почти нормальный. Тебе обувку подыскать, и волен шагать хоть до самой Столицы. Никто не остановит. Не заподозрит. Но ты живешь с нами на пепелище, делишься добычей с немощными. И, похоже, совсем потерял голову от девчонки, которой и до зимы не дожить. Местные чувствуют неладное и ждут не дождутся, когда ты проколешься. Ведь каждому… хе-хе… хотелось бы быть почти нормальным. Каждый из нас хотел бы быть тобой, Птицелов.
Птицелов поглядел на свои ступни. Пошевелил пальцами - всеми двенадцатью. Он специально не носил обувь. В детстве деревенские мальчишки здорово колошматили его, обзывая «нормальным». Вот и приходилось выставлять уродство напоказ. Чтобы считали своим, Чтобы знали, на чьей он стороне.
- Слушай, Бошку. Как… как…- Птицелов шумно сглотнул, помолчал, потом договорил, стараясь не обращать внимания на боль, от которой почти ослеп и оглох. - Как у вас называют тех, кого… кого обычно не называют? Дядька Киту был не только колченогим, но и криворуким. Лачугу собрал кое-как. Стены кривые, шифер на крыше подогнан хуже некуда. Как дождик, так внутри сразу потоп. Лия у него на земле лежала - на тряпке влажной, как дворняга, - пока Птицелов не отыскал для нее диван без ножек. Перерыл развалины вдоль одной из улиц - костяков человеческих среди них оказалось уймища! - но нашел-таки. На горбу волок через весь город. Никто ведь не помогал. Говорили, ты, мол, здоровый. Почти нормальный. А народ тутошний - болезненный, слабый. Некоторые ведро воды поднимут, и сердце останавливается. Потом платок отыскал для Лии. Линялый, зато из настоящей шерсти. А Лия до того лысенькую голову марлей какой-то застиранной покрывала. Обрадовалась платку девчушка - глазенки округлились, губки задрожали! Ревела, жаловалась: дескать, отродясь у нее такой вещицы не было. Оно и понятно: дядька Киту целыми днями по подвалам и квартирам разрушенным рыщет. В поисках водки в бутылках с императорскими вензелями. На вещички для дочери времени не хватает.
Птицелов подошел к лачуге. Поглядел на щелястую дверь. За нею в единственной комнате чадила керосиновая лампа. Узкие полосы света падали на крыльцо.
Хлопали на ветру пеленки Лии. Все - в плохо застиранных пятнах. Птицелов потрогал одну. Сухая. Снял с веревки белье, сложил аккуратно - как мать учила.
Поднялся на крыльцо, толкнул дверь.
Открыто! Опять - открыто!
Сколько раз он просил их запираться! Упыри так и шныряют, стоит только Мировому Свету померкнуть.
Лия привстала с дивана, поправила платок. Птицелов оглянулся: дядьки Киту не было.
- Птицелов… помоги тебе бог… - Лия забрала у него пеленки, положила на диван.
Птицелов заметил, что в тазу у нее уже замочены несколько тряпиц.
- Худо тебе? - спросил, отводя взгляд от таза.
- Мне было худо. А теперь отпустило, - ответила Лия, и Птицелов с облегчением понял, что она не врет.
- Ты ела что-нибудь?
- Да ела, ела! - Лия отмахнулась. - Я ведь чаю заварила! Я ждала, вдруг тебе захочется зайти. Будешь чай? Сахару вот только нету…
- Что ты ела, Лия?
- Да кашку пшеничную, - снова махнула рукой девочка. - Папа выменял у фермеров пшенички. Так что сытая я, отобедала.
Потом она опустилась на диван. Положила маленькие кулачки на колени и опустила голову, самом деле - рыба малоумная,
- Птицелов. Ты же сердишься на меня, да?
Заныло в груди у Птицелова. Присел он рядом с Лией, обнял за плечи. Покусанная рука мыла, а ранки, оставленные зубами девочки, сочились.
- Что там стряслось, чихалка? У проплешины? Как ты очутилась в эдакой дали?
Лия молчала долго. Потом обронила: - Я не понимаю…
Эта полуправда вызвала какой-то болезненный резонанс в чуткой ко лжи душе Птицелова.
- Успокойся, худышка. Я не сержусь. Просто расскажи, как так получилось.
Я не понимаю, Птицелов! - повысила она голос и сразу закашлялась.
Он погладил ее сутулую спину.
У нас в деревне… ну, там где я жил раньше… - начал Птицелов через силу. - Мы никак не называли их… Говорили- Неназываемые. И все понимали, что это значит.
Лия нахмурилась. - Это означало, что… если дать им имя, го они станут частью нашей жизни,- продолжил Птицелов. - А так Неназываемые - лишь сон. Кошмар, который приходит с ночью да развеивается поутру. А если кто-то на следующий день не находил своего ребенка, то… Что ж. Кому-то следовало крепче запирать дверь.
- Птицелов! - отозвалась Лия. - Но ведь я - Не ребенок! Мне четырнадцать лет! Иные замужем в мои годы!…
Птицелов обнял девочку. Ощутил щекой, как мягок платок на ее голове.
- Я боюсь наступления зимы, - хотелось сказать ему, - потому что зимой, быть может, придется уйти. Ведь больше незачем будет оставаться здесь. Не для кого.
- Бошку рассказал, что и у вас, случается, дети пропадают.
- Глупый! Детей упыри утаскивают, - сказала Лия. Сняла с плеча руку Птицелова, привстала. - Давай, лучше чаю тебе сделаю. Не к ночи разговоры эти. Как бы беды не накликали.
- Человек… - проговорил Птицелов, его неожиданно начало трясти. - Высокий… С лицом темным… И топор, что ли, в руках держит. Я видел!
- А, это… Это - Темный Лесоруб, - ответила Лия почти нежно. - Так люди смертушку в наших краях кличут. - Она поставила помятый чайник на чугунную печурку. Зашумела, забулькала сразу же горячая вода. - Ходит позаглядывает в окна. Как женишок.
- Смерть? - подпрыгнул Птицелов. - Ходит по ночам? Так не бывает!
Он- то знал, что смерть путешествует на армейских грузовиках. Смерть прячется в головах солдат, заставляя их нажимать спусковые крючки автоматов. Это смерть быстрая, беспощадная, гремящая и плюющая огнем.
А есть еще другая смерть - та, что таится в Стеклянной Плеши. Медленная, ленивая. Тихая-тихая.
Для этих смертей - что ночь, что день.
Есть еще Неназываемые, которые уводят детей в лес. Зачем, правда, непонятно.
Вот и Колдун говорит, что Лесоруб - никакая не смерть, - Лия наморщила лоб, вспоминая слова Колдуна. - Лесоруб- не смерть,- проговорила важно.- Лесоруб- иная жизнь. Только некоторым такая жизнь хуже погибели.
Она плеснула в кружку заварки, залила кипятком.
- Смерть - не смерть. Жизнь - не жизнь. Ты совсем меня задурила, чихалка! - признался Птицелов. - Я знаю лишь то, что видел своими глазами. Этот Лесоруб, Лия, был у Плеши. И ты - ты! - ему улыбалась!
