Варвара Шихарева - Леовичка
И вот уже израненный, с разбитым лицом Мика лежит на полу, а один из амэнцев вяжет ему руки за спиной. Другие же рассыпались по всему дому — я слышала, как они перекликаются друг с другом, как выбивают двери… В комнате остался лишь связанный Мика и худой воин со шрамом. Он сел прямо на стол и, взяв кувшин со слабым вином, отпил из него, но тут же сплюнул на пол.
— Тьфу, кислятина!.. И вино у вас, крейговцев, негодное, и кровь жидкая…
— Ты, тварь… — Мика с ненавистью взглянул на амэнца. — Трусливый ублюдок!
Худой усмехнулся…
— Не, малыш… Я — «Карающий»! Я здесь и князь, и бог! — А потом он встал и, подошедши к Мике, вылил содержимое кувшина ему на голову. — Потерпи ещё немного, щенок, — сейчас мы узнаем, кого ты так отчаянно защищал!
И тут же обшарившие весь дом амэнцы втолкнули в комнату мать и сестру. Элгея плакала и что-то бессвязно лепетала, а мать — до странности бледная и омертвевшая — не произнесла ни слова и двигалась точно во сне. Худой же, увидев их, просто расплылся в улыбке.
— О-о-о, какие свежие розы!.. Какие нежные голубки! — Он подошёл к сестре и взял её за подбородок. — Ну, куколка, признайся дяде Лемейру, ты уже с кем-нибудь целовалась?
Элгея пролепетала едва слышное «не надо», и «Карающий» тут же отвесил ей пощёчину.
— Дура! — А потом он повернулся к остальным сгрудившимся в комнате амэнцам. — Ну, кто желает вкусить нектар этого цветочка, становись в очередь!
В рядах воинов началось какое-то движение, ратники загудели, словно стая шершней, и кто-то крикнул:
— У старшей грудь больше и зад круглее!
Худой взмахнул рукой.
— Да тише вы! Мамашу тоже не обидим — приласкаем как следует… Я даже не буду возражать, если ты, Ромжи, оприходуешь сразу двух. По крайней мере, все увидят, что ты не врёшь о своей мужской силе.
— Не смейте!!! — Мика с силой рванулся из пут, но добился лишь того, что шрамованный зло посмотрел в его сторону и сказал…
— А этого щенка заставьте смотреть. Пусть знает, что бывает за непокорство!
Я и так уже была напугана до смерти, но то, что началось теперь, было настоящим кошмаром… Словно чудовищный сон, который длится и длится, а ты не в силах ни шевельнуться, ни хоть на волосок сдвинуть веки, чтобы отгородиться от этого ужаса… Искажённое, исступлённое лицо Мики, распластанные на полу тела, мольбы и слёзы Элгеи и глухие, страшные стоны матери… Но ещё чудовищней были сальные шуточки ратников, нетерпеливое притопывание, возбуждённое животное сопение насильников и ритмичное движение их бёдер, которым словно бы командует худой Лемейр, опять взгромоздившийся на стол:
— А ну, лентяи, веселее! Покажите этим шлюхам, что такое настоящие мужчины! Раз! — И бёдра тиранящих мать и сестру ратников опускаются вниз вместе с полуобглоданным телячьим рёбрышком, которое сжимает в руке Лемейр.
— Два! — Теперь бёдра судорожно дёргаются вверх, повинуясь руке худого. — Ну же, больше огня! Не спите на ходу!.. Другим тоже не терпится!.. И — раз!..
А когда чудовищный хоровод сменяющих друг друга «Карающих» наконец закончился, Лемейр слез со стола и направился к пытающейся отползти к стенке Элгее, приговаривая на ходу:
— Вот, а теперь и моя очередь. Сейчас, крейговская птичка, я объясню тебе, для чего женщинам нужны рот и язык. — Ты как следует приласкаешь меня там… — При этих словах худой выразительно огладил себя между ног.
— Мра-а-зь!!! — Мика просто зашёлся криком, рванувшись из рук нависшего над ним амэнца под ноги Лемейру, но караулящий брата «Карающий» вонзил ему меч прямо между лопаток. С коротким всхлипом Мика навеки застыл на полу, а худой неодобрительно покосился на убийцу моего брата и, бросив сухое «слишком рано», подошёл к забившейся в угол сестре:
— Ну что, радость моя, ты готова?
Вместо ответа Элгея лишь сжалась в своём углу пуще прежнего; в её глазах плескался настоящий ужас, но Лемейр встал перед ней на одно колено и издевательски ласково произнёс:
— Неправильно, куколка. Ты должна сказать: «Сделаю всё, что ты прикажешь, господин Лемейр!». — Тут худой схватил сестру за подбородок и приподнял ей голову. — Ну, повтори то, что я сказал, крейговская сучка…
Из глаз сестры ручьём потекли слёзы, и она, выдавив из себя едва слышное «нет…», снова зашлась плачем.
Лемейр же, глядя на её слёзы, покачал головой и притворно вздохнул.
— Ну что ж, на нет и суда нет! — Сказав это, он схватил сестру, привлёк к себе и одним движением свернул ей шею. Раздался оглушительный хруст. Элгея осела на пол, словно тряпичная кукла, а худой поднялся с колен.
— Зря ты это, Лемейр. Теперь тебе только старшая осталась, — заметил кто-то из ратников, но Лемейр только фыркнул.
— Что мне с этой дохлой рыбы — только глазами лупает! — буркнул худой, потом подошёл к печи и прямо на пол начал выгребать кочергою раскалённые уголья, наказав ратникам проделать в остальных комнатах то же самое. «Карающие», перешучиваясь, немедля разошлись по дому, а Лемейр, выгребши на пол целую кучу угольев, подошёл к столу и, сорвав расшитую скатерть, бросил её поверх головешек. Подбоченясь, осмотрел комнату и вышел прочь, весело насвистывая.
…Этот противный, режущий уши свист я слышала всё то время, пока шрамованный спускался вниз по лестнице, но потом он наконец-то стих. Так же как и голоса остальных «Карающих». Хотя опасность вроде бы миновала, я по-прежнему сидела на своём месте, словно окаменевшая, — я не чувствовала ни рук ни ног, зато на полу зашевелилась мать. Она медленно, с видимым трудом поднялась на четвереньки, и, обведя комнату пустым, невидящим взглядом, со всего маху ударилась головой об пол… Потом снова приподнялась… И снова ударилась… А потом ещё… И ещё…
— Предки-заступники!.. — заворожённая до странности ритмичными движениями матери, я не заметила, что в комнату снова зашли. Теперь на пороге стоял Стемба — ещё совсем недавно этот действительно рыжий «Лис» был моим проводником как по Реймету, так и по казармам. Он тайком от хоть и справедливой, но строгой Нарсии в изобилии снабжал меня пряниками и леденцами, а ещё учил правильно держаться в седле, показывал, как стрелять из лука и арбалета… Но теперь я с трудом узнала своего взрослого приятеля. Вместо правой щеки у Стембы была сплошная кровавая ссадина, под левым глазом виднелся порез, всегда опрятная куртка превратилась в изодранные и измаранные лохмотья, а из-под наскоро наложенной на левую ногу повязки сочилась кровь. Тем не менее меч он держал в руках крепко.
— Госпожа Нарсия, вам лучше не входить. Я сам… — твёрдо произнёс Стемба, но едва он сделал шаг вперёд, как прабабка обошла его сбоку и решительно прошла в комнату, огляделась…
