Джеймс Роллинс - Невинные
И все же распространять эти враки — ни по собственному произволу, ни по необходимости — она не собиралась.
— Я бы дал вам прочитать статью перед публикацией, — упорствовал студент с окольцованной бровью. — Если вам не понравится хоть одна запятая, мы переделаем ее вместе, чтобы вы остались довольны.
— При всем моем уважении к вашему упорству и усердию моего решения это не изменит. Пожалуйста, займите свое место, — указала она на полупустую аудиторию.
Помявшись, он вроде бы хотел заговорить снова. На что Эрин, выпрямившись во весь рост, прожгла его своим строжайшим взором. Правда, будучи блондинкой ростом всего в пять футов восемь дюймов с волосами, небрежно собранными сзади в конский хвост, она являла собой не самую устрашающую фигуру.
Однако главное — это настрой.
То, что он прочел в ее взгляде, заставило его попятиться к группке студентов, где он быстренько сел, потупившись.
Уладив это дело, Эрин подровняла стопку записей, постукивая ее торцом о кафедру, и призвала аудиторию к вниманию.
— Спасибо всем, что пришли на последнее занятие 104-го курса истории[3] «Библейская история без ореола божественности». Сегодня мы обсудим распространенные заблуждения, связанные с религиозным праздником, который у нас уже на носу, а именно — Рождеством.
Послышалась перекличка загружающихся ноутбуков, пришедшая ныне на смену привычному шелесту тетрадей студентов, готовящихся конспектировать.
— Что мы празднуем двадцать пятого декабря? — Она окинула взглядом студентов в аудитории — одни с пирсингом, другие с татуировками, а некоторые вроде бы с похмелья. — Двадцать пятого декабря? Кто скажет? Вопрос проще некуда.
Руку подняла девушка в свитере с вышитым спереди ангелом.
— День рождения Христа?
— Это верно. Но когда Христос родился на самом деле?
Дать ответ не вызвался никто.
Эрин улыбнулась, чувствуя, что разогрелась, отбросив страхи и окончательно войдя в роль преподавателя.
— Вы молодцы, что не сунулись в эту западню, — этим она заслужила несколько смешков от аудитории. — Дата рождения Христа на самом деле является несколько спорным предметом. Климент Александрийский говорит…
Она продолжила лекцию. Год назад она бы сказала, что дата рождения Христа не известна никому из живущих ныне. Больше она этого утверждать не могла, потому что в ходе своих приключений в Израиле, России и Риме встретила тех, кто знал это наверняка, кто уже жил на свете, когда родился Христос. И тогда она осознала, какая изрядная часть общепризнанной истории ошибочна — запутана либо по невежеству, либо намеренно, чтобы скрыть мрачную истину.
Ее, как археолога, отыскивающего историю, погребенную под наслоениями песка и земли, подобное откровение потрясло, выбило из колеи. Вернувшись в комфортабельный академический мирок, она обнаружила, что больше не может провести даже простейшей лекции, не подвергнув ее тщательному осмыслению. Сказать студентам правду, пусть даже половинчатую, стало практически невозможно. И каждая лекция казалась ей ложью.
Как же мне и дальше вести этой тропой вранья тех, кого я должна учить истине?
Однако разве есть у нее выбор? Дверь, ненадолго приоткрывшаяся, чтобы явить взору сокровенную природу мира, столь же внезапно закрылась.
Не закрылась. Захлопнулась у меня перед носом.
Отрезанная от правд, скрытых за этой дверью, Эрин чувствовала себя отверженной, и ей оставалось лишь гадать, где истина, а где заблуждение.
Наконец, лекция подошла к концу. Эрин торопливо принялась вытирать белый пластик доски, словно вместе со словами уничтожала заключенные в них враки и полуправду. Ну, хотя бы все позади. Она поздравила себя с завершением последней лекции года. Теперь осталось лишь закончить проверку курсовых, а дальше можно совершенно свободно встретить вызов рождественских каникул.
На эту вереницу свободных дней у Эрин мысленно накладывался образ голубых глаз и жестких черт сурового лица, полных губ, так легко расплывающихся в улыбке, гладкого лба под белокурыми волосами, подстриженными бобриком. Будет славно снова увидеться с сержантом Джорданом Стоуном. Прошло уже несколько недель с тех пор, как она в последний раз видела его собственными глазами, хотя они и частенько говорили по телефону. Она не питала уверенности, что эти отношения надолго, но хотела выяснить это на собственном опыте.
Конечно, это означает, что надо выбрать безупречный рождественский подарок, чтобы выразить подобные сантименты. При этой мысли Эрин улыбнулась.
Когда она уже начала стирать с доски последнюю строку, собираясь отпустить студентов, набежавшее облачко заслонило солнце, погрузив аудиторию в тень. Губка застыла на доске. Голова у Эрин на миг закружилась, и она обнаружила, что падает в…
Абсолютную тьму.
Каменные стены давили ей на плечи. Она попыталась сесть. Голова ударилась о камень, и она со всплеском упала обратно. Ладони лихорадочно обследовали черный мир.
Вокруг сплошь камни — сверху, сзади, со всех сторон. Не грубый камень, будто она погребена в недрах горы. А гладкий. Полированный, как стекло.
Вдоль верха ящика тянулся инкрустированный узор из серебра, обжегшего ей кончики пальцев.
Она охнула, и вино хлынуло ей в рот. Довольно, чтобы захлебнуться.
Вино?
Дверь в конце аудитории захлопнулась, рывком вернув ее к действительности. Эрин уставилась на губку на доске, крепко стиснутую ее пальцами так, что костяшки побелели.
И давно я так стою? На виду у всех…
Она прикинула, что не более нескольких секунд. За последние пару недель на нее уже накатывали подобные приступы, но еще ни разу — на глазах у других. Эрин отмахивалась от них, считая последствием посттравматического шока и надеясь, что они пройдут сами, но последний оказался ярче и живее всех.
Сделав глубокий вдох, она обернулась к студентам. Они ничуть не встревожились, значит, она не могла быть в отключке слишком долго. Надо взять это под контроль, пока де случилось чего-нибудь похуже.
Эрин поглядела на хлопнувшую дверь.
У задней стены замерла знакомая фигура. Заметив, что она смотрит, Нейт Хайсмит поднял большой конверт, помахал им с извиняющейся улыбкой и пошел вниз по проходу в своих ковбойских сапогах. Его прихрамывающая походка напомнила Эрин о пытке, которую он вынес прошлой осенью.
Она поджала губы. Нужно было лучше защищать его. И Хайнриха. И особенно Эмми. Не подвергни Эрин девушку опасности, та могла бы жить по сей день. Без дочери родители Эмми впервые не будут праздновать Рождество. Они с самого начала не хотели, чтобы Эмми стала археологом. Именно Эрин в конце концов убедила их отпустить дочь на раскопки в Израиль в качестве начальника археологической партии, заверив, что никакая опасность ей не грозит.
