Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер"

— Кто рассказал тебя? Ота?

— Я знаю, что у отца есть письма от тебя, — сказала Эя. — Но я не знаю, что в них. Он мне не рассказал.

— Женская грамматика, — сказал Маати. — Мы создали женскую грамматику.

Эя взяла из его рук тарелку и со стуком поставила на пол. Снаружи резко завизжал ветер. Дым струился от огня и, утончаясь, поднимался в воздух. Маати посмотрел на нее, радость уже исчезла из его глаз.

— Наша лучшая надежда, — сказал он. — Единственный способ… исправить то, что было сделано.

— Но ты не можешь это сделать, Маати-кя, — мягко сказала Эя.

Маати вскочил на ноги. Стул, на котором он сидел, с грохотом упал на пол. Эя отшатнулась от его обвиняющего пальца.

— Не тебе говорить это мне, Эя, — сказал Маати, кусая словами. — Я знаю, он не одобряет. Я попросил его о помощи. Восемь лет назад я, рискуя жизнью, написал ему, прося императора этой хреновой империи о помощи. И что он мне ответил? Нет. Пускай мир будет миром, сказал он. Он не видит, что творится снаружи. Он не видит боль, несчастья и страдания. Так что не говори мне, что нам делать. Он и только он виноват в смерти каждой девушки, которую я потерял. Каждый раз мы пытаемся и каждый раз терпим поражение только потому, что таимся в складах и предместьях. Встречаемся в тайне, словно преступники…

— Маати-кя…

— Я могу это сделать, — продолжал старый поэт, на уголке его рта появилось пятно белой пены. — Я должен это сделать. Я должен исправить свою ошибку. Я должен восстановить то, что сломал. Я знаю, что меня ненавидят. Я знаю, во что превратился мир, из-за меня. Но эти девушки преданны, умны и готовы умереть, если потребуется. Желают умереть. Как могут твой великий и славный отец и ты говорить мне, что я неправ, пытаясь?

— Я не сказала, что ты не должен пытаться, — сказала Эя. — Я сказала, что ты не можешь это сделать. В одиночку.

Рот Маати какое-то время молча работал. Гнев покинул его, и кончик пальца прочертил дугу до решетки очага. На лице появилось смущение, плечи опустились, грудь опала. Он напомнил Эе марионетку, чьи веревочки запутались. Она встала и взяла его руку, как сделала с мертвой женщиной.

— Я пришла сюда не по поручению отца, — сказала Эя. — Я пришла сюда помочь.

— О, — сказал Маати. На его губах появилась неуверенная улыбка. — Ну… Я… это…

Он зло нахмурился и вытер глаза рукой. Эя шагнула вперед и обняла его. Его давно не мытая одежда ужасающе пахла, тело было мягким и дряблым, а кожа — похожей на бумагу. Когда он вернул ей объятие, она не променяла бы это мгновение ни на какое другое.

Глава 1

Шел уже пятый месяц добровольной ссылки императора. Как всегда, день был наполнен встречами, разговорами и оценками полотен художников. Ота вернулся рано, сославшись на головную боль, лишь бы избавиться от еще одного приема с тяжелой гальтской едой, слишком острой для его живота.

В саду под его окном ночные птицы пели незнакомые песни. От широких бледных цветов шел остро-сладкий запах. Комнаты его апартаментов были увешаны тяжелыми гальтскими гобеленами, вытканные солдаты убивали друг друга в битве, о которой Ота никогда не слышал.

Случайность, но сегодня ему исполнилось шестьдесят три. Он решил никому об этом не говорить; Верховный Совет организовал бы еще одно торжество, а он уже сыт по горло всеми этими торжествами. Его бы позвали восхищаться золотыми часами, инкрустированными драгоценными камнями, чье религиозное значение оставалась неясным, для него; в составе медленной процессии он бы прошел по узким улицам и высоким залам неуклюжих квадратных зданий, странно пахнущих благовониями; он бы разговаривал с двумя членами Верховного совета, без видимого эффекта. Как раз сейчас он бы опять сидел с ними, приводя те же аргументы и страдая от тех же возражений. Вместо этого он с удовольствием глядел, как тонкие облака проходят над месяцем.

Он привык чувствовать себя одиноким. Да, одним словом или жестом он мог бы призвать своих советников, поющих рабынь, ученых или священников. И в другую ночь так бы и сделал, в надежде, что в этот раз все будет иначе, что это общество может сделать что-нибудь большее, чем только напомнить ему, как мало утешения оно дает. Вместо этого он подошел к богато украшенному письменному столу и взял то утешение, которое мог:

Киян-кя…

Я сделал то, что обещал сделать. Я приехал к нашим старым врагам и признал свою вину. Признал, признал и признал, и, похоже, мне придется признавать ее еще не один раз. Через неделю будет голосовать полный совет. Я знаю, что должен выйти наружу и сделать больше, но, клянусь, я говорил в этом городе со всеми, минимум дважды, и сегодня ночью хочу побыть с тобой. Я тоскую по тебе.

Мне говорят, что все вдовцы чувствуют себя так, словно их разрубили пополам, и еще мне говорят, что это пройдет. Это не пройдет. Я подозреваю, что возраст изменяет природу времени. Четыре года — целая эпоха для молодого человека, но для меня это расстояние от одного вдоха до другого. Я хотел бы, чтобы ты была здесь и высказала бы свое мнение на это дело. Я хочу, чтобы ты была здесь. Я хочу тебя назад.

Я получил сообщения от Даната и Синдзя. Похоже, они достаточно успешно управляют городами в мое отсутствие, но, за исключением нашей основной проблемы, есть тысяча других угроз. На Чабури-Тан напали пираты, ходят слухи о вооруженных отрядах из Эдденси и Западных земель, которые собирают дань на дорогах за зимними городами. У торговых домов отчаянно не хватает денег; ни у кого из них нет подмастерьев. Ремесленники должны нанимать рабочих и платить им. И даже грузчики в порту требуют плату больше, чем я получал, когда работал курьером. Высшие семейства утхайема глядят на то, как их сундуки высыхают, словно дырявые пузыри. Я получил два прошения, в которых меня просят разрешить им принудительный наем тех, кого они называют «критической рабочей силой». Я еще не ответил им. Но когда вернусь домой, мне придется это сделать.

Ота перестал писать, кончик его пера коснулся бруска туши. Что-то с широкими бледными крыльями, размером с его ладони, и черными влажными глазами, похожими на речные камни, затрепетало перед окном и исчезло. Мягкий бриз пошевелил открытые ставни, они задребезжали. Он расправил рукава платья, но перед тем, как бронзовый наконечник коснулся бумаги, раздался негромкий стук в дверь.

— Высочайший, — сказал мальчик-слуга, сложив руки в позу подчинения. — Баласар-тя просит аудиенцию.

Ота улыбнулся и принял позу, которая удовлетворяла просьбу и подразумевала, что гость должен прийти к нему, нюанс, которому только слегка мешало перо в руке. Когда слуга вышел, Ора расправил рукава и воткнул кончик пера в брусок туши.

Когда-то Баласар Джайс провел армии против Хайема, и только нелепая случайность не дала ему добиться победы. Вместо того, чтобы привести Гальт к величайшему успеху, он спровоцировал его медленное разрушение. То, что Хайем разделил его участь, не слишком уменьшило боль. Генерал провел годы, пытаясь восстановить утраченную репутацию, но даже сейчас имел в Гальте меньше влияния, чем когда-то.

И, тем не менее, он был человеком, с которым приходилось считаться.

Он вошел в комнату и поклонился Оте, как делал всегда; однако на его лице играла невеселая усмешка, которую он использовал в разговорах с глазу на глаз.

— Я пришел поинтересоваться твоим здоровьем, высочайший, — сказал Баласар Джайс на языке Хайема. Его акцент не стал меньше с того времени, когда они впервые встретились. — Советник Траторн вздохнул с облегчением, увидев, что тебя нет, но сделал вид, что опечален.

— Ну, можешь ему сказать, что его печаль отражает мою, во всех смыслах, — сказал Ота. — Я не могу сейчас предстать перед ним. Я и так слишком много был в свете. Слишком много похвал от людей, которые были бы счастливы увидеть мою голову на плахе. Пожалуйста, садись. Я могу приказать зажечь огонь, если тебе холодно…