Тени заезжего балагана - Кочерова Дарья

***

Дайсин был столицей империи Тейсэн со времён первого императора Дайго, который был родоначальником великой династии, угасшей почти четверть века назад. За свою более чем тысячелетнюю историю Дайсин многое повидал, и даже отстраивался заново, как то было после смуты клана Мейга, когда почти вся столица выгорела дотла. Неизменным оставалось лишь расположение города – со времён первого из Дайго Дайсин стоял у моря, в тихой гавани, которую с обеих сторон обступали две горы, Отацу и Цумэтацу.

Дайсин напоминал постаревшего, потасканного жизнью, но всё ещё хорошего собой придворного, который одевался в пускай и старые, но дорогие шелка, напомаживал свои холёные белые руки ароматными кремами и даже слегка подкрашивал губы, чтобы они выглядели более молодыми и свежими.

По большей части Дайсин не отличался от многих других больших городов. Всё было предельно просто. Если у тебя были деньги и твоё платье не успело сильно истрепаться в дороге, то ты всегда был желанным гостем в рёканах и чайных – заведений на любой вкус и кошелёк в столице было навалом. А если в карманах у тебя было уже с неделю как пусто, и выглядел ты ничуть не лучше, чем Бог бедности в его лучшие годы, то Дайсин отвращал от тебя свой взор с брезгливым выражением на тонкокостном и бледном лице.

Как и искушённый долгой жизнью при дворе аристократ, Дайсин всегда точно знал, как правильно нужно подать себя, чтобы оказаться в наиболее выигрышном положении. Этот город был хорош в любое время суток – недаром вот уже не одно столетие многие прославленные поэты называли столицу империи Тейсэн «жемчужиной, стоящей у моря».

Что касается блеска и красоты богатых кварталов, то тут мастера художественного слова не покривили душой: чем выше над уровнем моря стояли усадьбы, тем роскошнее они выглядели. Сюда не долетали запахи с рыбных рынков: император и его приближённые наслаждались ароматами цветов и благовоний, которые курились на домашних алтарях.

Бедняцкие же кварталы являли собою зрелище поистине жалкое: лишь во время больших празднеств, будь то Новый год или Обон, свет от бумажных фонариков хоть немного скрадывал убожество ветхих деревянных лачуг, потемневших от времени. И люди, и стены их жилищ были насквозь пропитаны рыбной вонью – многие жители этих кварталов промышляли рыболовством, которое хоть как-то могло прокормить их семьи.

Принц никогда не бывал в городе дальше рыночных рядов, да и ни к чему ему это было. Жизни бедняков его не интересовали: он едва ли вообще сознавал, что они существуют. Лишь во время его восшествия на престол вся столица соберётся посмотреть на своего нового правителя: в этот славный день даже самые опустившиеся доходяги наскребут последние гроши, чтобы хватило на общественную баню. Они будут наравне с остальными жителями Дайсина приветствовать его императорское величество и желать ему долгих лет жизни, а потом так же радостно кутить в ближайшем кабаке-идзакая – в день больших праздников в столице выпивка всегда была бесплатной, так уж повелось.

И больше их пути – дороги принца и нищих – никогда не пересекутся. Он вернётся в свой пятиярусный дворец, с высоты которого ему откроется блестящая гладь моря и две горы, между которыми стоял Дайсин.

А бедняки вернутся туда, откуда пришли – где им, в чём Тэцудзи нисколько не сомневался, было самое место.

***

Промучившись несколько часов от расстройства желудка, только к вечеру принц Тэцудзи, наконец, почувствовал себя гораздо лучше.

Смех и радостные выкрики праздной толпы далеко разносились в напоенном вечерней прохладой воздухе – их отголоски были слышны даже на третьем этаже дворца, где располагались покои принца. Тэцудзи с нескрываемой завистью вслушивался в ликующие голоса людей и всем сердцем проклинал так некстати навалившуюся на него сегодня слабость.

Подумать только, целый день был потерян напрасно! Ни тебе охоты, ни ужина в обществе красивых и уточнённых девушек, которые так и вились вокруг принца и его окружения, словно стайка пёстрых птичек.

Словно немощный и всеми позабытый старик, принц Тэцудзи лежал в своих покоях и предавался сожалениям об упущенных им возможностях.

Наконец, когда ему наскучило и это, принц кликнул своего прислужника:

– Эй, Нао, принеси-ка мне одежду! – От расстройства его весь день бросало то в жар, то в холод, и принцу хотелось как можно скорее переодеться во всё чистое.

Но никто не отозвался. Крикнув ещё пару раз и услышав в ответ только глубокую тишину в коридоре, принц побагровел от гнева.

– Да чтоб вас всех! – от души выругался он.

Встать принцу удалось не сразу. Слабость ещё не до конца отпустила его, и он побрёл к комоду, едва переставляя ноги. По дороге он то и дело искал дополнительную точку опоры: ею с успехом послужила сначала ширма, которая с трудом устояла, когда принц всем весом навалился на неё, а потом и стена, в которую принц Тэцудзи уткнулся лбом, пытаясь побороть охватившую его дурноту.

После всех мытарств принцу наконец удалось добраться до комода. Стоило ему перевести дух, как он тут же разразился ругательствами: где же демоны носили этого Нао, когда он был так нужен? Не иначе, как опять улизнул к этой девчонке-прачке, которая в прошлом месяце начала работать во дворце. У принца на подобные дела был нюх, и ещё какой! Неспроста Нао вдруг весь как-то приосанивался, когда эта девчонка со своими вечно хихикающими подружками проходила мимо.

Но любовь любовью, а пренебрежения собственной персоной принц не прощал никому. Скривившись от досады, Тэцудзи твёрдо решил, что прикажет всыпать Нао с десяток ударов палкой, когда тот посмеет приползти обратно. Пусть раз и навсегда запомнит, кому он служит.

На то, чтобы добраться до комода, у принца ушли все силы. Не в силах больше сделать ни шагу, он опустился на пол и раскинул руки в стороны. Окно было по-прежнему открыто, и ветерок, задувавший в комнату, приятно холодил разгорячённое болезнью тело принца. Он прикрыл глаза.

Зашелестели бумаги на столе. Что-то едва слышно звякнуло в дальнем углу комнаты, и принц Тэцудзи вдруг отчётливо ощутил на себе чей-то взгляд.

«Ну погоди, Нао, вот я тебе устрою!» – со злорадством подумал принц и открыл глаза.

Над ним склонился какой-то человек, одетый во всё чёрное – лишь на широком поясе его тускло блеснула серебром какая-то мудрёная вышивка. Высокий и худощавый, лицо его было почти полностью скрыто под конусообразной соломенной шляпой с длинной кривой трещиной. Из неё на принца уставился немигающий чёрный глаз с едва заметным красным отливом.

Этот странный пришелец был ни капли не похож ни на кого из знакомых Тэцудзи, и он вздрогнул.

– К-кто вы такой? Что вам здесь нужно? – принц постарался придать своей интонации строгость рассерженного будущего монарха, но голос его предательски дрожал.

Человек молчал, продолжая буравить принца взглядом из-под старой соломенной шляпы. Откуда он здесь взялся? Тэцудзи готов был поклясться, что не слышал ни шороха отворяемых фусума, ни шуршания шагов по циновкам.

Не из воздуха же он появился, в конце-то концов?

– Где Фусетсу? – просипел пришелец, ещё ниже склонившись над принцем.

Фусетсу, или «Рассекающий ветер», – так назывался старинный клинок, который был одной из трёх наиважнейших императорских регалий. Говорят, он принадлежал саму императору Дайго – родоначальнику великой династии, которая правила Тейсэном полторы тысячи лет.

От неожиданного вопроса принц совершенно растерялся. Имя клинка знали лишь особо приближённые ко двору особы. Откуда этому оборванцу было известно о мече?

– Понятия не имею, как ты узнал о нём, – покачал головой Тэцудзи, – но ты же не думал, что я держу его у себя под подушкой, правда же?

Дерзкий ответ принца незнакомцу явно не понравился: Тэцудзи услышал, как тот заскрипел зубами от едва сдерживаемого гнева. Он схватил принца за грудки.

– Говори, где меч, – на сей раз в голосе вора слышалась неприкрытая угроза, и принц невольно задрожал.