Песах Амнуэль - Каббалист
— А Галка пошла к родственникам. У нее с обменом сложности.
Таня говорила осуждающим тоном, будто от Романа Михайловича зависело, удастся ли Галке поменять квартиру.
— Ну вот, — сказал Гарнаев, — я тут накатал свои соображения, оставлю, хорошо? Поеду я. Засиделся… Кстати, все рисунки у Лены.
— А мне-то что делать? — спросил Р.М. с неожиданно прорвавшейся тоской. — Я все заварил. Если что-нибудь случится с девочками или Галкой… Идти к Родикову? Не поймет, не захочет. Никто не захочет.
— Вот-вот, — отозвался Гарнаев. — Я все время об этом думаю. Приходит мужик и говорит, что разобрался в том, что такое есть Вселенная. И несет ахинею. Типичный чайник, хоть и автор какой-то там методики. А что ведьмы, эти симбионты-связники? Девушки и женщины с явными психическими отклонениями. В одну палату. А дядю в другую. Палат сейчас много освободилось, после того, как диссиденты выздоровели.
— Что ты сам себя травишь? — сказала Таня, когда за Гарнаевым закрылась дверь. — Знаешь ведь, что действовать — не в твоем характере. После сегодняшней ночи ты год будешь в себя приходить. Занимайся своими теориями. Все уладится.
— Само собой?
Таня посмотрела ему в глаза, и он понял, что она знает его и понимает, может быть, значительно лучше, чем он знает и понимает себя сам. Таня тоже была ведьмой, тоже могла читать в душах, и никакие другие миры, и третья сигнальная система были ни при чем. Ему захотелось опуститься перед женой на колени и покаяться во всем, что он сделал плохого в жизни. Ради идеи! Ради науки об открытиях, как он ее понимал. Проводил опыты, не думая о том, что это может вызвать последствия бог знает в каком колене. Проповедовал свою методику, но никогда не поступался ради нее благополучием. Бессмысленно вкалывал в институте, потому что иначе пришлось бы жить впроголодь. Терзал собственные рукописи, потому что редакторы считали, что вот в этом абзаце есть ненужные аллюзии, а в этом… И он переделывал, чтобы напечатали. Господи, а как он испугался, когда объявился Родиков! И всегда — всегда! — что-то придумав, что-то написав, ждал, когда кто-нибудь, прочитав, загорится идеей и положит голову на алтарь — вместо него. Сначала Кузьминов из Оренбурга, который, проработав книжку об открытиях, вот уже восемь лет живет как Диоген, но зато основал-таки в городе единственную в стране школу, учит, и люди едут к нему, а не к Петрашевскому. Ему только пишут, и он не всем отвечает. А Рузмайкин из Ставрополя? Он, а не Р.М., ездил в Госкомитет по делам изобретений и открытий доказывать, что теория существует, и что для перестройки она совершенно необходима.
— Рома, — тихо сказала Таня. — Это на всю жизнь, да?
— Что? — Р.М. очнулся. — А… Да, конечно.
— А если кто-то не хочет? Что тогда?
Таня посмотрела ему в глаза. Он искал во взгляде жены упрека, но разглядел лишь обычную кротость и рассердился.
— Ничего, — буркнул он. — От себя не уйдешь.
— Да, — сказала Таня, — это верно.
Р.М. подумал, что сейчас вспылит, и начал считать до десяти, а пока считал, ноги его двигались, и он оказался у телефона. Снял трубку и набрал номер Родикова. Почувствовал, что ладонь стала влажной.
— А, это вы, — хмуро сказал следователь. — Послушайте, Роман Михайлович, оставьте девушек в покое. Это приказ. Не знаю, что вам мерещится по научной линии, но дайте людям жить.
— С ними все в порядке?
— Да, все вернулись, если вас именно это интересует.
— Все? — настойчиво повторил Р.М.
— Все, — отрезал Родиков и замолчал.
Молчание длилось долго, Роману Михайловичу показалось, что Родиков положил трубку на стол и занялся своим делом.
— До свидания, — сказал он в пустоту.
— Увидимся, — отозвалась пустота с хорошо слышимой угрозой. Или послышалось? Действительно ли Родиков ничего не помнит? Напомнят. Те же врачи в больнице. Коллеги. И что тогда?
Р.М. отогнал эти мысли и сел за стол.
Вроде бы конструкция понятна. И внутренне непротиворечива. Ну и что? Что с этим делать? Статью в «Знание-сила»? Или в «Вестник психологии»? Ни там, ни там не возьмут. Он бы и сам не взял на месте редактора. Разве что с грифом «фантастика». Нет, и тогда не взял бы. Не такая фантастика сейчас нужна. После всего, что наслышались о тридцать седьмом и сорок девятом, о Рашидове и Адылове, Брежневе и Черненко, после откровений о самих себе, после знания, от которого волосы порой встают дыбом, после всего этого — вдруг о ведьмах, о том, что женщина — мать, работница! — оказывается, связана с потусторонними мирами. Так и будут говорить — потусторонними. Механика известна, традиции враз не сломаешь. Ученые враз определят открытие в группу парапсихологических феноменов и, посмеиваясь, запишут свихнувшегося на своей методике Петрашевского в одну компанию с Мессингом, Кашпировским и Чумаком. А экстрасенсы набросятся сразу, примут в свой клан с удовольствием, не понимая сути и не признавая того, что речь идет о материальном единстве многомерного мира, и вовсе не о каких-то внефизических законах передачи информации…
Никого не убедить. И нельзя сейчас никого убеждать. Разве жизнь и гибель Наденьки — не доказательство? Нельзя, не время.
Что же делать? Все яснее Р.М. понимал, что делать нельзя ничего. Если он хочет, чтобы девушки жили спокойно. Он подумал, что вывод этот слишком уж соответствует его личным качествам, его характеру. Может, именно характер, а не логика, диктует вывод, и на самом деле действовать совершенно необходимо?
Р.М. встал, ходил по комнате, натыкаясь на стол, стулья. Ну что? Решил? Что? Молчать? Говорить?
Подошел к окну, выходящему в переулок. На противоположной стороне был молочный магазин, и здесь с утра выстраивалась очередь. Одни женщины: старые, молодые, средних лет, они вели себя почти одинаково, дальние в очереди стояли молча, тянули головы, чтобы увидеть, долго ли стоять, или тихо беседовали, передние суетились, отгоняя нахалок, старавшихся проникнуть без очереди, вынимали из сумок пустые бутылки, шумели, пересчитывая сдачу. Это была жизнь — суета, толкотня, не до тончайших движений души, не до того, чтобы прислушиваться к себе, и, услышав нечто, не слышимое никем, понять и передать другим. Неужели в каждой из них есть это — в толстой бабе, что размахивает кефирной бутылкой перед носом продавца, и которой ничего сейчас в жизни не нужно, кроме пяти копеек сдачи, и в той девочке, что стоит в сторонке и пересчитывает в уме — сколько чего и почем. И если каждой из них просто намекнуть… Господи, одна обложит нецензурно, другая рассмеется, покрутив пальцем у виска, третья решит, что мужчина хочет поволочиться…
Модель мира. Модель нашего мира. И в другом нам не жить. А коммунизма не будет — не создан человек для коммунизма.
