Кол Бьюкенен - Фарландер
Наблюдая за стариком, которого он знал едва ли не всю жизнь, Эш заметил, что тот, сам того не замечая, почесывает левую ногу. Говорить он ничего не стал и лишь улыбнулся про себя.
Исчерпав аргументы и достигнув, похоже, некоего согласия, оба погрузились в приятное молчание того рода, что может продолжаться часами без необходимости поддерживать разговор. Внизу, под полом, что-то звякнуло — то ли оброненное кем-то учебное оружие, то ли кухонная утварь. Скорее второе, подумал Эш, учитывая близость полуденной трапезы. Через открытое окно в комнату проникали ласкающие обоняние запахи свежеиспеченного киша и тушеных овощей.
Ошо зашевелился, глянул на руку, потирающую ногу, и усмехнулся:
— Двадцать лет вместо ноги деревяшка, а до сих пор ее чешу.
Эш не слышал. Голова разламывалась от тупой боли. Он потер ладонью лоб.
— Ты как, дружище? Все хорошо?
Ответа не последовало, и Ошо, поправив протез, поднялся и, прихрамывая, прошел через комнату к окну.
— Да, — ответил с опозданием Эш, но голос дрогнул, и он, пытаясь выдавить боль, сжал пальцами виски.
— Опять голова? — спросил Ошо, положив руку на плечо друга.
— Да.
— И с каждым разом все хуже?
Эш просунул руку под рясу, вытащил кожаный кисет и, развязав дрожащими пальцами шнурок, достал сушеный лист дульче.
— Иногда я совсем ничего не вижу. — Он положил лист в рот, к щеке.
Ошо потрепал его по плечу, что было весьма необычно — генерал ордена редко позволял себе утешительные жесты.
Эш достал и положил в рот второй лист.
— Я могу что-то сделать для тебя? Может быть, Ченг?
— Нет, мастер. Он мне не поможет.
— Перестань называть меня мастером. Ты уже давно не мой ученик.
Боль немного отступила. Эш нашел в себе силы улыбнуться, но отвел взгляд, заметив, как вдруг потемнели и повлажнели глаза его старого наставника.
— Просто мы стареем быстрее, чем думаем, — сказал он, пытаясь увести разговор от невеселой темы.
— Нет. — Ошо устало вернулся на место. — Это ты стареешь быстрее, чем думаешь. Я-то давно понимаю, что дряхл и немощен. Вот и подумываю уйти на покой, сохранив хотя бы видимость достоинства.
— Я думаю о том же, — признался Эш.
Устроившись на стуле, старый генерал пристально посмотрел на него из-под полуопущенных век.
— Когда у тебя появился ученик, я решил, что ты так и сделаешь. Почему же передумал?
— Не передумал. Несколько месяцев назад у меня был с тобой разговор. Мысленный.
— Это когда ты был во льдах?
Эш кивнул.
— Если так, то, может быть, не только у тебя со мной. Примерно в то же время мне приснился довольно странный сон. Помню, я даже замерз. Ты тогда не верил, что сможешь вернуться.
— Не верил. Но ты предложил сделку. Пообещал, что я доберусь до дому живым, если приму твое условие. Я согласился.
— Понятно. И в чем же суть сделки?
— Ты не отстранишь меня от работы, если я возьму ученика.
— Вон оно что, — хмыкнул Ошо. — Тогда понятно. Да, сделка честная, и я свое слово сдержу.
— Хорошо.
— А скажи-ка, как ты его выбрал?
Эш замялся, не зная, что ответить. Память вернула его в Бар-Хос, в душную комнату, где он дремал, пережидая самое жаркое время, когда забравшийся туда паренек попытался стащить его кошелек.
Ему снился тогда дом: небольшая деревушка Аса, уют но расположившаяся среди гор, над уходящими вниз рисовыми террасами и засеянным овсом полем, растянувшимся до бескрайнего синего моря.
Была там и его молодая жена, Бутаи. Она стояла у порога их скромного домика, с полной корзиной полевых трав. Обладая чудесным даром обращать цветы в тонкие, едва уловимые запахи, Бутаи частенько удивляла его новыми ароматами. Их сын, мальчишка четырнадцати лет, колол дрова — с легкостью и уверенностью, достигаемой лишь немалой практикой.
Эш помахал им, но они его не видели — смеялись над чем-то, что сказал сын. В такие моменты Бутаи становилась похожей на девчонку.
А потом он вдруг очнулся в незнакомой комнате, в незнакомом городе, в незнакомой стране и в какой-то незнакомой жизни, которая никак не могла быть его собственной... с влажными от горя глазами и ощущением потери внутри, таким острым, таким свежим, словно это произошло только вчера. Накатившая боль почти ослепила. Он попытался позвать кого-то, кто был рядом, приняв его на мгновение за своего сына, но зная — на каком-то другом уровне, — что это не сын и сыном быть не может... никогда. И в тот же миг пришло чувство одиночества, настолько всепоглощающее, что он не мог даже пошевелиться. «Я умру в одиночестве, — подумал он. — Умру вот так, слепым, и никого не будет рядом».
— Похоже, — услышал он собственный голос, — не я выбрал его, а он меня.
Если Ошо и не принял такое объяснение, то, по крайней мере, выражать несогласие не стал.
— А для чего? Об этом ты задумывался?
— Не знаю. Наверное, в каком-то смысле мы оба нуждались друг в друге.
Ошо понимающе кивнул, но мысли свои, если таковые и возникли, оставил при себе и заговорил о другом:
— Значит, о том, чтобы принять от меня бразды, ты не думал? Вообще-то я на это и рассчитывал, когда упомянул Бараху.
Смотреть в глаза старому наставнику Эш уже не мог.
— А какой смысл? Болезнь наступает, и срок мой, похоже, недолог. Ты знаешь, как было с моим отцом и с его отцом. Они оба ослепли, а дальше все пошло быстро к концу.
Ошо уже не улыбался.
— Этого я и боялся. — Он тяжело вздохнул. — Хотя и надеялся на лучшее. Мне очень жаль, Эш. Ты — настоящий друг, а таких осталось мало.
Во дворе запела лазурная птичка. Смущенный нетипичным для старого генерала проявлением эмоций, Эш отвернулся к окну.
В молодости Ошо никогда не был таким откровенным и ничего подобного себе бы не позволил — тот Ошо, каким он знал его на родине, был воспитан рошуном и выдержал испытание, из которого лишь немногие выходили живыми. Тот Ошо ушел из прежнего ордена, когда они встали на сторону богатых и всемогущих. Тот Ошо стал солдатом, дрался у Хакка и Агаса и даже выжил, чтобы с честью сражаться потом в долгой войне против богатых и всемогущих. Тот Ошо снискал себе славу и возглавил обреченную уже Народную армию. Представить себе, чтобы генерал так открыто печалился из-за судьбы товарища, было невозможно. Тем более потом, когда он увел их в ссылку, единственный генерал, сумевший вытащить своих людей из гибельной западни, в которой окончательно погибла Народная Революция.
В те дни Ошо был другим. Сухощавым, сильным, твердым. Только его крепкая рука и удержала их вместе во время долгого перехода в Мидерес, когда многие — да что там, большинство, — включая убитого горем Эша, желали только смерти — после поражения и потери любимых и близких. Когда же они добрались наконец до Мидереса и другие беженцы ушли служить наемниками, именно Ошо предложил и проложил иной, куда более рискованный путь. Путь рошанов.
