Лоис Буджолд - Кольца духов
Ну… Собственно, он этого и ждал. Тело мастера Бенефорте, все еще завернутое в ту же реднину, в которой его коптили, лежало на ложе из сверкающей крупной соли. У Тейра вдруг возникло неясное недоумение: почему призрак всегда являлся в одежде, какая была на нем в миг смерти, а не в этом почти прозрачном саване, более подходящем для привидения. Может, бархатный придворный наряд был его любимым. Запах не оказался таким скверным, как он опасался, – главным образом стойкий и почти приятный запах яблоневой древесины. И все же… Тейр пересчитал жаркие летние дни. Конечно, Ферранте (или Вителли) прибегнул к сильному заклятию, предохраняющему от разложения. Бородатое прокопченное лицо казалось оледеневшим. Никакой призрак не мог бы оживить этот тяжелый плотный прах, как оживлял невесомые дым или пыль. Тейр поискал у себя в сердце суеверный страх, но тело перед ним вызывало сострадание, а не ужас. Истерзанный нагой старик, потерявший все, даже свое тщеславие. Тейр вновь укрыл его сосновой крышкой.
Почти против воли он повернулся и дернул узел веревки на втором ящике, потом помедлил, собирая все свое… нет, не мужество, а упование. «Может, это не Ури. В последние дни в Монтефолье погибло много людей». Еще миг он мог уповать. А потом – узнает.
«Ты уже знаешь. Ты знал с самого начала». И – нет! «Это не может быть он!» В приливе решимости Тейр сдвинул крышку.
Из покрова соли выступало лицо его брата – знакомое и такое чужое! Прекрасные черты остались прежними, не были изуродованы. Но веселый дух, блеск и кипение, желания и честолюбие, быстрый ум… каким пустым было это чужое, заострившееся, бледное лицо без них. «Он умер в муках». Только это и сохраняло застывшее лицо.
Тейр посмотрел на нагое тело. В груди чернела зияющая рана, в сравнении с которой ноющий порез на животе Тейра был язвящей насмешкой. «Он умер быстро. Много дней назад». Ну, хотя бы половину терзаний от мыслей, как страдает Ури в темнице, можно забыть. «Если бы ты мог подождать, брат. Продержаться. Я же шел к тебе. Я…» Терзаний, чтобы заполнить пустоту, было более чем достаточно. Зачем Ферранте эта комната и все ее странное содержимое? Чувствуя, что лицо у него онемело, почти как у брата, Тейр еще раз обошел комнату. На свободном пространстве пола на середине виднелись следы мела и еще чего-то ему неизвестного. Да, черная некромантия, чернее не бывает. Тейр мрачно вытащил из-за пазухи тамбуринчик, прошептал магическую формулу и, встав на цыпочки, нашел для него укромное место на высокой полке за флаконом. Ну вот. Уж этот не даст скучать слушающим монахам Монреале!
Он вернулся к брату и впервые коснулся холодного лица. Только скорлупа, пустая внутри. Ури ушел. Во всяком случае, покинул этот прах. Но далеко ли? Тейр смотрел – и ничего вокруг не видел, внезапно поняв, что оба терзавших его страха были правдой. Ури умер. И Ури был пленником в этом жутком месте. «Как мне освободить тебя, брат?» Приглушенные отголоски громового баса, шелестящее эхо смешка донеслись из-за двери. В ужасе Тейр задвинул крышку на ящике Ури, больно защемив большой палец, лишь бы она не стукнула. Спастись уже поздно? Он вертел головой, выискивая, где бы спрятаться.
Внезапно свечи разом погасли без малейшего дуновения ветерка и комната погрузилась во мрак, который ничуть не рассеивало отраженное озером мерцание звезд за узкой амбразурой. Рука (Тейр не сомневался, что не увидел бы ее и при дневном свете) ухватила его за плечо.
– Ложись, малый! – Шепот у него над ухом, которого не коснулось даже легкое дыхание.
Слишком перепуганный, чтобы возразить, он встал на четвереньки и заполз под стол. Стукнула закрывшаяся дверь, щелкнул, запираясь замок. Тейр вжался в стену, и в руку ему всунулся комок ткани, будто нос собаки, которая хочет, чтобы ее приласкали. Легкой, мягкой, как тонкое полотно, и он укрылся ею с головой.
Настоящий тяжелый ключ заскрежетал в замке, и он снова щелкнул, отпираясь. Тейр выглянул из-под ткани на скользящий круг желтого света от фонаря в чьей-то руке. Солдаты разыскивают его?
По полу прошагали две пары ног – в сапогах и мягких туфлях.
«Уж лучше бы солдаты!» – подумал он, съеживаясь от страшной догадки.
В каменных стенах глухим эхом отозвался голос мессера Вителли:
– Пахнет горячим воском, ваша милость.
Глава 11
Фьяметта протерла слипающиеся глаза и вскинула руки, потягиваясь, чтобы прогнать сонливость. Разбавленное вино и хлеб, которыми она поужинала, были не настолько обильной трапезой, чтобы ввергнуть в сон, но всю прошлую ночь она проворочалась с боку на бок, шурша соломой, тревожась за Тейра, слушая шорохи, кашель и храп своих соседок в тесноте их спального помещения. Не говоря уж о блохах! Она в кровь расчесала локоть.
Рабочая комната аббата Монреале дышала теплом, которое стены впитали в течение дня, а сияние единственной свечи рядом с ней было золотистым и уютным. Она поерзала по жесткой крышке бочонка, на котором примостилась, положила локти на стол и опустила подбородок на сложенные руки. На подносе перед ней три маленьких тамбуринчика – три рта в пару к маленьким ушам, которые взял Тейр, – хранили упорное молчание. А может быть, их сила уже иссякла? Да нет, за день она так наловчилась подновлять заклятия, что делала это, не замечая, словно бы рассеянно напевая себе под нос. Они ничего не сообщали, потому что им нечего было сообщить.
Она услышала, как за дверью кабинета аббат Монреале умолк, откашлялся, прошелся взад-вперед и продолжал диктовать брату Амброзу. Письмо к епископу Савойскому, сообщающее об их отчаянном положении, взывающее о помощи – если не военной, то магической. Бесполезное письмо. Как Монреале думает его отослать? День прошел в зловещей горячечной тишине, даже без обычных ругательств и обмена выстрелами из арбалетов между осаждающими и защитниками монастыря на стенах. К воротам не подъехал новый вестник, новый герольд, не искали приюта новые беженцы. Никого и ничего. Будто руки сеньора Ферранте сжимали их все крепче, душили.
Она смотрела на пергаментные кружочки и мысленно приказывала им заговорить. Три другие сегодня ожили – два днем, а один в сумерках, когда она уходила поужинать. Трое монахов унесли их к себе в кельи, где сидели с пером и бумагой наготове, чтобы записать все важное. Ну, надо надеяться, они тоже успешно перебарывают сон. Но как бы то ни было, вечером Тейр был все еще жив и свободен.
Она подавила зевок. Если Монреале заглянет сюда и увидит, что она клюет носом, он отошлет ее спать, и следующей вести от Тейра она не услышит. Почему большой дурень не сообразил сказать что-нибудь в ухо-тамбуринчик, когда приводил его в действие, не сообщил о себе? Она скрипнула зубами, справившись с новым зевком. Белые кружочки пергамента плавали у нее перед глазами.
