Лорел Гамильтон - Глоток мрака
Пульс у меня мгновенно зачастил так, что даже дышать стало трудно. Рука плоти – самое жуткое волшебство, которым я владею. Я могу вывернуть живое существо наизнанку или сплавить два разных существа в один вопящий комок. Но сидхе от такого не умирают. Нет, они живут, заходясь криком.
Я потянулась к мечу правой рукой, как раз рукой плоти, но все же приятно было узнать, насколько опасен предмет, к которому прикасаешься, еще до того, как ты его коснулся. Магия зачастую подобна обоюдоострому мечу, и сила, которая тебе помогает, может тебя погубить, и хорошо, когда тебя предупредят об этом заранее.
Я взяла меч, и у слуа вырвался общий вздох. Они тоже знали, что это такое – но никто не попытался меня предупредить. Рукоять под моими пальцами шевельнулась, мне пришлось сжать ее крепко. Она казалась живой: судорожно переплетенные образы людей и фейри вдруг застыли в резьбе, изображавшей предназначение меча. Теперь я знала, что могу поразить им кого-нибудь, как обычным мечом, но могу с его помощью «увеличить дистанцию поражения» рукой плоти. Единственный в своем роде предмет, созданный нарочно для руки плоти – ни о чем подобном в наших легендах давно не говорилось. Он был утрачен так давно, что даже рассказы о нем не сохранились.
А как о нем узнала я? Отец заставил меня заучить наизусть список потерянных нами артефактов. Скорбный перечень наших потерь, но теперь я знала, что это еще и перечень возможных обретений.
Следующий скелет держал копье, блиставшее белыми и серебристыми искрами – словно сделанное из отшлифованных драгоценных камней. В легенды вошло несколько копий, и пока дева-скелет не обошла нас и не предложила его Мистралю, я не была уверена в его имени. Оно звалось попросту Молния. Когда-то им владел Таранис, Громовержец, до того, как он стал подражать людям и отвернулся от своей сути.
После секундного колебания Мистраль взялся ладонью за древко копья. Копье могло принадлежать только богу грозы. Дотронуться до него, не обладая способностью призывать молнии, – значило обжечь руку или сгореть целиком. Я успела забыть эту особенность древнего оружия: почти все оно предназначалось для единственной руки. Только один хозяин мог владеть им спокойно – всем остальным оно несло гибель.
Копье вспыхнуло слепящей белизной; я заморгала, перед глазами поплыли пятна. Древко копья сделалось серебряным – не таким блестящим, не таким иномирным. Мистраль смотрел на него как на чудо – оно и было чудом. Он умел призывать молнии, а с копьем в руке, как утверждают легенды, сможет вызывать и насылать грозу.
Следующая дева направилась к Дойлу. Он много лет владел волшебным мечом и двумя кинжалами, но я просила оружие для всех нас, и не стоило теперь привередничать. Впрочем, то, что лежало в руках скелета, не походило на оружие. Это был изогнутый рог, принадлежавший неизвестному мне животному. Черный рог, от которого так и веяло древностью, висел на перевязи, чтобы носить его через плечо.
Раздался вопль, и возле нас приземлился огромный летун, что дрался с Тарлахом. Я успела лишь мельком подумать, куда делся Тарлах, и тут летун, претендент на царский трон слуа, схватил то, что лежало в руках у скелета.
Дойл не стал его останавливать. Никто из нас не стал.
Глава двадцатая
Четырехпалая рука летуна схватила древний рог. Широко и свирепо улыбаясь, летун вскинул его ввысь. Кое-где послышались крики одобрения, но большинство молчало и ждало. Слуа знали, что это за рог. А знал ли претендент?
Он повернулся к нам, торжествующе улыбаясь, но тут улыбка померкла. По лицу с едва прорисованными чертами пробежало сомнение, глаза расширились, он прошептал: «Нет!» – и закричал.
Он кричал и кричал, крик перешел в вопль, эхом отдавшийся от стен. Летун рухнул на песок, но рог не выпустил – не мог выпустить. Он покатился по земле, корчась и вопя. У нас на глазах разрушался его мозг.
Когда он затих, только чуть подергиваясь, Дойл подошел к нему, опустился на колени и вынул черный рог из руки несостоявшегося царя. Рука обмякла и хватка ослабела.
Подняв рог, Дойл перекинул перевязь через голую грудь. Он оглядел собрание слуа, и раздался его глубокий бас:
– Это рог черной луны. Рог охотника. Рог безумия. В давно минувшие дни он был моим. Коснуться его может только охотник из Дикой охоты, и только когда им владеет магия охоты.
Кто-то из толпы крикнул:
– А почему ты его можешь держать?
– Потому что я – Охота. А Охота – это я.
Я не совсем поняла значение его слов, но толпу это вроде бы удовлетворило. О деталях я спрошу позже – или не спрошу. Может быть, другого ответа у него нет.
На лестнице осталась еще одна дева-скелет. В руках у нее был плащ из перьев. Пошла она не к нам, а через арену – к Тарлаху, бесформенной грудой лежавшему на песке. Я шагнула к нему, но Шолто схватил меня за руку. Подожди, как будто говорил он, и он был прав. Но я знала, что могу призвать чашу и с большими шансами спасти Тарлаха, и смотреть на медленное, размеренное движение скелета в изысканном платье было нелегко.
Дева опустилась на колени у тела поверженного летуна и накрыла его плащом. Встав, она все так же медленно прошествовала к своим подругам, стоявшим в молчаливом ожидании.
На миг я подумала, что он ушел так далеко, что никакому легендарному артефакту уже его не вернуть, но перья колыхнулись, и Тарлах поднялся на неверных ногах, облеченный плащом из перьев. Несколько мгновений он стоял, и кровь блестела на ранах, яркая на белом животе. И вдруг он бросился в воздух – уже не летун, а серый гусь. Другие летуны тоже рванулись ввысь, и громадный купол вдруг наполнили перекликающиеся гуси. Потом, дюжина за дюжиной, они приземлились на арену, и снова стали ночными летунами, коснувшись земли.
Тарлах сказал:
– Царю не нужно будет скрывать нас гламором во время охоты. Мы сможем таиться сами.
Он поклонился своим бескостным поклоном, и его примеру последовали другие летуны. Сотней гигантских скатов-мант они преклонили колена, которых у них не было – но тем изящней вышел поклон.
По скамьям вокруг нас прошло какое-то движение, и вдруг я поняла, что все нам кланяются. В порыве благоговения они падали на колени или на то, что их заменяло.
Первым крикнул Тарлах:
– Царь Шолто! Царица Мередит!
Клич немедленно подхватили другие глотки, и вот уже он несся со всех сторон:
– Царь Шолто! Царица Мередит!
Я находилась в единственном дворе фейри, где царицу выбирает народ, и народ слуа высказал свое решение. Вот я и стала властительницей фейри, только не в том дворе, где думала править.
Глава двадцать первая
Вся мебель в кабинете Шолто была из темного полированного дерева – мореного до такой черноты, какой только возможно добиться, не погубив древесину. Отделка стен – однотонные деревянные панели. Над большим письменным столом висел гобелен. Он давно выцвел, но рисунок еще был виден: клубящиеся в небесах облака, несущие тварей со щупальцами и многое еще, что лучше оставить для фильмов ужасов. Внизу, на земле – фигурки бегущих в ужасе людей. Кто не бежит, тот стоит, закрыв глаза руками, и только одна фигурка – женщина с длинными желтыми волосами – стоит и смотрит на облака. В детстве я часто разглядывала этот гобелен, пока мой отец обсуждал с Шолто деловые вопросы. Я помнила из тогдашних расспросов, что гобелену почти столько же лет, сколько ковру из Байё, и что белокурая женщина зовется Гленна Безумная. Она выткала несколько гобеленов с изображением того, что увидела, когда Дикая охота пронеслась над ее деревней. Чем дальше уходил от нее разум, тем причудливей становились ее гобелены.
