Дарья Кузнецова - Я выбираю свободу!
Не нарушая тишины, я благодарно кивнула, забрала у светлого одеяло и устроилась на нем в кресле, подобрав под себя ноги.
— Почему он так быстро заснул? — Бельфенор тоже сел, продолжая с недоумением переводить взгляд с меня на менталиста и обратно.
— Магия. Ему это нужно, он очень вымотан, — проговорил эль Алтор, бережно сжав плечо мальчика.
— Но с ним все будет в порядке? — уточнила я. Менталист бросил на меня насмешливый взгляд, явно намекая на предыдущий разговор, но все-таки ответил, не вдаваясь в подробности:
— Он вылечится.
— А что с ним? — полюбопытствовал Фель. — То есть очевидно, что он нездоров, но мне главным образом непонятно, почему он шарахался ото всех, кроме меня и Тилль?
— Он очень истощен — и физически, и морально. Несколько тяжелых травм: гибель родителей, война, одиночество… все это не могло не наложить отпечаток. А вот последний вопрос очень простой, вы для него заняли место родителей. Не на сознательном уровне, понятное дело — он ведь помнит, что они погибли, а внутри, в подсознании. Двое взрослых светлых эльфов, способных защитить, смутно похожих на те образы. Я не заглядывал так глубоко, но, думаю, Таналор просто предупредил его, что вокруг опасно и надо держаться родителей, никуда не уходить от них и постараться не общаться с местными, а поскольку это распоряжение стало буквально последним заветом отца, он выполнял его неукоснительно и как мог, — пояснил менталист и развел руками. Говорил он спокойно, но боль и тоску выдавали глаза. — Мальчик ведь интуитивно понимает, что оставаться одному нельзя, но глубокий внутренний запрет на общение со здешними жителями остался. Он придет в чувство, просто не сразу. А теперь, если не возражаете, я бы хотел немного побыть с ним вдвоем…
— Да, конечно, — чуть не хором отозвались мы оба и поспешили подняться со своих мест.
— Бельфенор, если не сложно, оставь огонь? — Менталист поднял вопросительный взгляд на стихийника, и тот молча кивнул, открывая дверь и ожидая, пока я выйду.
— С ним все будет хорошо? — спросила я уже у Бельфенора, спеша нарушить молчание, когда за нашими спинами закрылась дверь.
— Эль Алтор справится, — уверенно ответил светлый и вдруг вновь поймал меня, не давая сделать шаг. — Не убегай, — проговорил тихо, прижимая к себе обеими руками, и я опять почувствовала под лопатками размеренный стук его сердца. — Пожалуйста. Там гроза, и ты опять замерзнешь.
— Фель, пусти, — неуверенно попросила его. — Мне нужно…
— Давай ты подумаешь обо всем утром? — Он не позволил договорить, и опять я растерялась — как у него получалось понимать все с полуслова? Даже не слова — с полумысли. — Тилль, я знаю все, что ты можешь мне об этом сказать. Я могу сказать тебе то же самое и кое-что добавить от себя, но… кому от этого сейчас станет лучше? Мы обязательно поговорим, что-нибудь решим, до чего-нибудь договоримся, но — утром, хорошо? Ночные разговоры и ночные мысли приходят из-за Грани и часто ведут за нее же. А я… может быть, глупо цепляться за пустоту, но туда я все равно не хочу. Даже если она зовет очень настойчиво.
Его слова будто эхом отдавались у меня в груди. Что-то упрямое там, внутри, все эти годы отчаянно цеплявшееся за жизнь даже тогда, когда та была мне не нужна и даже противна, радостно откликнулось на эти слова, чувствуя в них отражение себя и неожиданную поддержку. Может, душа?
И вновь он понял все даже прежде, чем я призналась в этом самой себе, и без слов подхватил меня на руки. Осталось только уцепиться за широкие плечи, прижаться лбом к виску и зажмуриться, наслаждаясь теплом и мгновением покоя. Мне действительно нужна была передышка. До утра — хорошо, пусть до утра, но я просто не могла больше думать и колебаться между долгом, принципами, памятью и желаниями. Хотелось довериться течению и позволить ему нести меня куда угодно. И если там, впереди, обрыв с водопадом… да и боги бы с ним, в самом деле! Но сил барахтаться и плыть дальше у меня просто не осталось.
Путь оказался недолгим, и вскоре Фель поставил меня на ноги. Вновь заплясало в камине пламя, и я сумела осмотреться. Темные очень любили такие очаги, и даже здесь, в теплом климате, построили для себя посольство в родных традициях. Правда, осматривать оказалось особенно нечего: стол, два стула и неожиданная груда какого-то сена в углу.
— Что это? — Я не удержалась от вопроса и подняла растерянный взгляд на светлого. — Ты здесь спишь?
— Прости, — уголками губ улыбнулся он, присел на край стола и привлек меня к себе, баюкая в объятиях и почему-то не спеша переходить к иному. — Такие вот глубоко полевые условия, но, по крайней мере, тепло и сухо.
Я тоже не стремилась прервать разговор поцелуем, пытаясь вместо этого со стороны взглянуть на нас, на себя, на свои чувства. Результат получался странный. Будто тот короткий разговор на площади надломил внутри какой-то барьер, отделявший нас друг от друга. Уже не получалось воспринимать Феля как чужака, как постороннего или даже случайного любовника. Он ощущался… близким. Словно та пуля породнила нас, сплетя судьбы и сблизив души, а теперь мы это осознали и перестали бороться. Или это сделала война, смешавшая воедино не только нас двоих, но тысячи разбитых судеб? А теперь мы встретились, идеально дополнив друг друга собственными сколами и шрамами.
— Но почему нельзя воспользоваться кроватью? Ты же принес откуда-то одеяло, — пробормотала я ему в шею, не в силах поднять голову.
— Одолжил. Все мое имущество сейчас на мне, увы, — заметил он. — А принять помощь от местных…
— Противно? — с обидой уточнила я.
— Стыдно, — возразил он. — Сложно не воспринимать это как подачку. Гордость иррациональна и зачастую глупа, но когда кроме нее не остается ничего, сложно расстаться и с ней тоже.
— И от меня бы не принял? — уточнила я, все-таки немного отстраняясь, чтобы заглянуть в глаза.
— Не знаю. — Он медленно пожал плечами. — Наверное, смотря что. Одеяло не принял бы, а вот поцелуй — с благодарностью, — добавил с усталой, чуть ироничной улыбкой.
— Поцелуй не воспринимается как подачка? — хмыкнула я не то раздраженно, не то насмешливо.
— Между милостыней и милостью богов огромная разница. Хотя, если разобраться, похожи не только слова, но и сам процесс, — проговорил он задумчиво, а потом раздосадованно поморщился. — Прости, я же сам просил отложить разговор на утро, а…
— Мне интересно, — возразила я. — Я думаю и никак не могу в тебе разобраться. То ты ведешь себя как холодный заносчивый светлый, и руки начинают машинально нащупывать курок, а то вдруг кажешься настолько близким, родным и понятным, что дух захватывает, — призналась неожиданно. — И я пытаюсь понять, какой ты — настоящий?
