Кира Касс - Единственная
Я знала, что движение должно было причинить ему боль, но его лицо ничем этого не выдало.
— Аспен! — ахнула она и бросилась к нему через всю палату, на бегу перескакивая через лежащие на полу тела.
Бросившись к нему в объятия, она принялась покрывать его лицо поцелуями. Когда я обняла его, он охнул от боли, сейчас же было совершенно ясно, что Аспен не испытывает ничего, кроме абсолютного счастья.
— Где ты была? — спросил он.
— На четвертом этаже. Туда только сейчас добрались. Я сразу же прибежала сюда. Что произошло?
Обычно после нападений повстанцев Люси долго не могла оправиться от потрясения, сейчас же она, казалось, видела только Аспена.
— Я в полном порядке. А ты? Тебе не нужно показаться доктору?
Аспен принялся озираться по сторонам, пытаясь найти кого-нибудь, кто позвал бы врача.
— Нет, на мне нет ни царапинки, — заверила его она. — Я просто беспокоилась за тебя.
Аспен взглянул Люси в глаза с бесконечной нежностью:
— Теперь, когда ты здесь, все будет хорошо.
Она погладила его по лицу, очень осторожно, чтобы не задеть повязки. Он положил руку ей на шею и, бережно притянув к себе, крепко поцеловал.
Никто не нуждался в рыцаре больше, чем Люси, и никто не мог стать для нее защитником лучшим, чем Аспен.
Они были так поглощены друг другом, что даже не заметили, как я тихонько развернулась и пошла к выходу, чтобы отыскать того единственного, кого я сейчас по-настоящему хотела видеть.
Глава 32
Выйдя из больничного крыла, я впервые увидела дворец после нападения. Вокруг царил невообразимый разгром. Весь пол был усыпан битым стеклом, весело искрившимся в солнечных лучах. Безнадежно испорченные картины, пробоины в стенах и зловещие бурые пятна на коврах говорили о том, как близко мы все были к гибели.
Я двинулась по лестнице наверх, пытаясь не смотреть никому в глаза. Поднимаясь со второго этажа на третий, я заметила блеснувшую на ступеньке сережку и против воли задалась вопросом, жива ли ее хозяйка.
За то время, что я поднималась по лестнице и шла по коридору, ведущему к комнате Максона, навстречу мне попалось множество гвардейцев. Наверное, это было неизбежно. Видимо, придется докладывать ему о моем появлении. Тогда, может быть, он прикажет им пропустить меня… Как в тот вечер, когда мы познакомились.
Дверь в комнату Максона была открыта, и люди сновали туда-сюда, внося какие-то бумаги и унося тарелки. Подступы к двери охраняли шестеро гвардейцев, и я уже морально подготовилась к тому, что мне не разрешат войти. Но тут один из них заметил меня и сощурился, как будто хотел удостовериться, что я и в самом деле та, за кого он меня принял. Его сосед тоже узнал меня, и они по очереди поклонились, низко и почтительно.
Один из караульных протянул руку:
— Он ожидает вас, миледи.
Я попыталась держаться, как человек, заслуживающий тех почестей, которые они мне оказывали, и распрямила плечи, хотя посеченные руки и обкромсанное платье не слишком этому способствовали.
— Благодарю вас, — кивнула я.
Когда я входила, мимо меня торопливо прошмыгнула служанка. Максон лежал в постели; грудь под простой хлопчатобумажной сорочкой была перебинтована. Левая рука висела на перевязи, а в правой он держал какой-то документ, содержимое которого ему объяснял советник. В этой скромной сорочке, непричесанный, он выглядел совершенно обыденно и в то же самое время так значительно, как никогда прежде. То ли плечи стали прямее, то ли выражение лица серьезнее.
Ни у кого не возникло бы сомнения, что перед ним — король.
— Ваше величество, — выдохнула я и присела в низком церемонном реверансе.
Поднимаясь, я увидела в его взгляде улыбку.
— Положи бумаги сюда, Ставрос. Пожалуйста, не могли бы все выйти из комнаты? Мне необходимо переговорить с дамой.
Все, кто толокся вокруг него, с поклоном удалились. Ставрос бесшумно положил бумаги на прикроватный столик и на ходу подмигнул мне. Я дождалась, когда закроется дверь, и только тогда приблизилась.
Я хотела броситься к нему, упасть в его объятия и никогда больше их не покидать. Но я сдержалась, опасаясь, что он мог уже пожалеть о своих последних словах, адресованных мне.
— Мне очень жаль твоих родителей.
— Я пока еще не осознал до конца, что их нет, — вздохнул Максон и похлопал по постели, приглашая меня присесть. — Мне все кажется, что отец у себя в кабинете, а мама внизу и в любую минуту они появятся и дадут мне какое-нибудь поручение.
— Очень тебя понимаю.
— Не сомневаюсь. — Он накрыл мою руку своей. Я решила, что это добрый знак, и сжала в ответ его пальцы. — Она пыталась спасти его. Один из гвардейцев сказал, кто-то из повстанцев взял отца на мушку, а она заслонила его своим телом. Она погибла первой, а отца застрелили сразу же следом. — Максон покачал головой. — Всю жизнь она жила ради других. До самого последнего вздоха.
— Странно, что для тебя это стало такой неожиданностью. В этом ты весь в нее.
Он поморщился:
— Я никогда не смогу сравниться с ней. Мне будет очень не хватать ее.
Я погладила его по руке. Королева не была моей матерью, но я чувствовала, что и мне тоже будет не хватать ее.
— По крайней мере, ты цела и невредима, — сказал он, глядя в мои глаза. — Хоть какое-то утешение.
Повисла долгая пауза. Я не знала, что сказать. Напомнить ему о его словах? Спросить о Крисс? До того ли ему сейчас вообще?
— Я хочу кое-что тебе показать, — неожиданно заявил он. — Конечно, там работы еще непочатый край, но я уверен, что тебе все равно понравится. Открой-ка вон тот ящик, — велел он. — Там, на самом верху.
Выдвинув ящик его прикроватного столика, я сразу же заметила кипу бумаг. Я вопросительно взглянула на Максона, но он лишь молча кивнул на рукопись.
Я принялась читать документ, пытаясь вникнуть в содержимое. Дочитав до конца первый абзац, я принялась читать его с начала, совершенно уверенная, что не так что-то поняла.
— Ты что… Ты что, собираешься отменить касты? — спросила я, поднимая глаза на Максона.
— Таков мой замысел, — с улыбкой отозвался он. — Только не радуйся раньше времени. Это дело небыстрое. Но, думаю, все получится. Вот, смотри. — Он перелистал страницы и ткнул в один из абзацев. — Я планирую начать с низов. Для начала я хочу упразднить Восьмерок. Нам сейчас как никогда нужны строители, и если все организовать с умом, Восьмерок можно будет присоединить к Семеркам. Дальше будет сложнее. Нужно найти способ избавиться от стереотипов, связанных с номерами каст, но это та цель, к которой я стремлюсь.
Я утратила дар речи. Всю жизнь я жила в мире, в котором номер касты был чем-то вроде привычной одежды. А сейчас в руках у меня был документ, обещавший стереть наконец те незримые границы, которые мы воздвигли между людьми.
Максон коснулся моей руки:
— Я хочу, чтобы ты знала: это все твоих рук дело. С того дня, когда ты вызвала меня в коридор и рассказала о том, как тебе приходилось голодать, я обдумывал этот проект. Именно поэтому я так расстроился из-за твоей презентации: у меня был готов менее революционный способ добиться той же цели. Но если бы не ты, подобная мысль никогда бы не пришла мне в голову.
Я судорожно вздохнула и вновь уткнулась в бумаги. Вся моя недолгая жизнь пронеслась у меня перед глазами. Я никогда не думала, что окажусь способна на что-то большее, нежели всю жизнь петь для людей на вечеринках и, может быть, когда-нибудь выйти замуж. При мысли о том, какое значение это будет иметь для народа Иллеа, сердце мое забилось. Меня переполняли смирение и гордость.
— Это еще не все, — нерешительно произнес Максон, пока я продолжала читать текст документа.
И тут поверх бумаг плюхнулся открытый бархатный футляр с кольцом. В лучах солнечного света, льющихся в окна, оно сияло и искрилось.
— Я спал с этой дурацкой штуковиной под подушкой, — с притворным раздражением произнес он. Я посмотрела на него, все еще слишком ошеломленная, чтобы что-то сказать. Немой вопрос в моих глазах наверняка не укрылся от Максона, но для него сейчас важнее было задать тот вопрос, который беспокоил его самого. — Тебе нравится?
Тончайшие золотые вьюнки сплетались, образуя круг, увенчанный двумя драгоценными камнями — зеленым и фиолетовым, — которые словно сливались в поцелуе. Фиолетовый был моим натальным камнем, так что зеленый, надо полагать, был натальным камнем Максона. Две цветные искорки смыкались в неделимое целое, символизируя нас двоих.
Я несколько раз порывалась открыть рот, чтобы ответить, но смогла лишь улыбнуться, сморгнуть с ресниц слезы и молча кивнуть.
Максон кашлянул:
— Я уже дважды пытался сделать это в торжественной обстановке, но потерпел фиаско. А сейчас я не в состоянии даже встать на одно колено. Надеюсь, ты не обидишься, если я обойдусь без театральных эффектов.
