Татьяна Тихонова - Граница
Мы стояли у выхода из большой комнаты Лекки, собравшись уходить, но разговорчивый гном не отпускал нас. Как же он живет здесь один, если такой общительный?
— А живу я здесь, потому как предназначение мое таково — охраняю я… — нет, он просто ответил на мои мысли
Ну, не привыкла я закрываться от друзей, что поделаешь!
— Забыл старый дурак!!! — вдруг закричал Лекка. — Ведь так и ушли бы! А зачем я тогда ее храню! — продолжая кричать истошно, гном стал делать движения руками будто что-то перебирал, потом как выдернет что-то невидимое… и руки подставил…
Большое полотно в тяжеленной дубовой раме накрыло его с головой, какие там руки!
— Ну… видели!!! — восторженно прогундел он из-под картины как из погреба.
— Пока нет…, достопочтенный Лекка, — свесившись из кармана, Филимон захихикал, — красочки-то… того… выцвели…
Под портретом наступила тишина. Даже, казалось, дышать перестал несчастный гном.
— То есть как выцвели, — раздалось, наконец, его бормотание…
Картина зашевелилась и, наконец, встала во всю высоту. Лекка ее приставил к шкафу, свет упал на полотно… Хихиканье прекратилось.
Да уж! Хороша… Эльфийка с пронизывающим взглядом в упор, тяжелый, темно-рыжий, струящийся волос впереди падал на щеки и шею, оставляя ухо открытым, а на макушке был забран в хвост. Она сидела в кресле с высокой спинкой в бархатном темно-красном платье, на груди поблескивала золотая сова на цепи крупного плетения.
— Кто она? — спросила я, обернувшись к Лекке, который довольно сопел, взгромоздившись на свой стул, наслаждаясь произведенным эффектом.
— Это внучка Трувора,… та, которая ушла к людям. Но сдается мне, что ты — из этого, который давно считали умершим, рода…
— Из этого, из этого… — затараторил Филимон. — Мы его забираем, заверните, — и вдруг опомнившись, он опасливо взглянул на Клима, и замолчал.
— Цены бы тебе, Филимон, не было, если бы ты не был такой болтун, — рассмеялся Гарра.
Попрощавшись с Леккой, мы, наконец, вышли из темной пещеры. Близился вечер, поднялся ветер и ели, раскачиваясь, шумели над головой. С Гаррой тоже здесь пришлось расстаться, он считал, что до Еловой Горы ему проще дойти по другой тропе. Добравшись до поляны, где нас ждал Крез, и, усевшись на его теплую спину, мы, наконец, стали взлетать, выбираясь из-под лап вековых деревьев. Сквозь шум крыльев, я услышала, как Клим попросил дракона повернуть в Золотое Устье и поняла, что смерть матери изменила планы эльфа.
Часть 4
1
Золотое Устье встретило нас безмолвием. И так полупустое после разгрома в августе, теперь оно притихло вовсе. Жители, успевшие отстроиться заново, сидели по домам, дом Феи смотрел безжизненными глазами-окнами, будто вместе со его хозяйкой умер он сам.
Крез сразу отправился в свою пещеру, так он называл огромный дом для драконов, углубленный больше чем наполовину в землю. Это жилище и, правда, напоминало пещеры, в которых привык обитать дракон. Просторно, тепло в непогоду, без всяких изысков, только лохматые шкуры на полу, еду, какую только пожелает огромный хозяин, тут же приволокут гномы. Жилье это задумывалось временным, как мне рассказывала Дава, да только драконы не торопились его покидать. Служить королям Синегории им нравилось, и жили в Золотом Устье они подолгу.
Мой дом встретил меня всего одним светящимся окном на кухне. Открыв дверь, я поняла, что соскучилась. Филимон деловито прошагал в гостиную и стал растапливать камин, потянуло дымом.
Старая Дава вышла из кухни и обрадовано всплеснула руками.
— Что ж вы меня не предупредите никогда!!! Встречаю вас как…
Она не стала уточнять как кто, и, еще поохав, скрылась в кухне и загремела посудой.
Наверх подниматься не хотелось, там еще нескоро прогреется, поэтому я потянула Клима в гостиную, где уже вовсю потрескивали дрова.
Упав на широкий диван ничком, эльф устало закрыл глаза. Укрывая его толстым пледом, я нерешительно спросила:
— Клим, а как же похороны твоей мамы, Феи?
Он ответил не сразу.
— Мама ушла сама, когда такой эльф уходит так, то ничего не остается, только память… — вдруг он перевернулся на спину и притянул меня к себе, — ты знаешь, мы как-нибудь обязательно сходим к Нитсу, мама очень любила его слушать…
Через мгновение он уже спал.
Погасив свет, я поплелась на кухню, думая по дороге, что это не слишком хорошая идея, потому что мои глаза тоже слипались.
Светлая кухня встретила меня идиллией. Филимон заседал на высоком стуле за столом, Дава, подкладывая ему оладушки и подливая сметанки, счастливо хихикала… Я рухнула на лавку и подперла кулаком щеку. Через секунду горячий ароматный чай дымился передо мной, горка теплых оладий с золотистой корочкой свела с ума мою руку и она, безумная, потянулась к ним.
От свежего крепкого чая голова моя немного просветлела, сон, который всегда наваливается, когда пройдешься на лыжах по морозу, отступил.
— Поговаривают, к границе стали выходить орки, — вдруг перестав хихикать, очень серьезно сказала Дава. — Я недавно встретила Пану из Кривого Лога, это совсем недалеко от крепости Ястреба… Орков было пятеро, пока из крепости подоспела помощь, половину деревни порезали, кто не успел спрятаться, дома пожгли…Ушла Пана оттуда, многие пошли…
— Урки? — повернулась к ней я.
— Орки… Страшное отродье темных… Морда даже не звериная, хуже, уроды одним словом, и душой, и телом, да и души-то у них нет, страсть какие свирепые, жалости не ведают. — Старая гномица, покряхтывая, слезла со стула.
Стул у нее был отменный, со ступенечками, табуретка с лесенкой, на таком же сидел и Филимон. Подтащив стул к соседнему столу, где она обычно готовила, Дава, взобравшись по лесенке, передала мне большой чайник. Подлив горячего чая, и, дождавшись, пока гномица усядется, я опять спросила:
— Откуда они взялись, они разве не в Мрасе…? Как они оказались по другую сторону границы?
Дава с Филимоном переглянулись.
— Да ты, Ася, совсем не догоняешь, — важно протянул Филимон, покачивая утвердительно головой, — Ну то есть, я тебе сейчас все объясню, — быстро договорил он, увидев мой взгляд из-за кружки.
Не успел он договорить, как схватил сахарницу и высыпал содержимое на стол. Дава засопела. Филимон разровнял ладонью сахар и бросил туда оладьи. Дава крякнула от возмущения и начала приподниматься на стуле, становясь все внушительнее. Но, когда гном взял кувшин со сметаной и облил ею сахарное пятно вокруг, и довольно взглянул на нас, его рука вдруг сделала совсем уж неожиданный финт… Все еще держа кувшин со сметаной, рука нахлобучила эту посудину на голову своему хозяину… Я опешила, — что это было, — окончательно и бесповоротно снесло крышу у несчастного гнома? Или он хотел что-то этим сказать, хотя что уж можно этим сказать, кроме того, что тебе совсем хреново? Или, я покосилась на Даву, что-то уж больно она быстро успокоилась?
