Том Арден - Танец Арлекина
— Варнава, что это за место?
Карлик ответить, конечно, не мог. Он только извлек из лиры мрачноватый, печальный аккорд. И тут Джему стало страшновато. От этого места веяло злом, и ему было грустно, что их экспедиция заканчивается здесь.
Но это оказалось не так. Подземелье было всего лишь этапом на пути. На следующий день Варнава дал Джему понять, что теперь их ожидает самая ответственная часть испытаний. Они побывали в глубинах замка, а теперь настала пора подняться выше, как можно выше.
Даже потом, когда Джем вспоминал об этом, ему казалось, что это было немыслимо трудно. Пролет за пролетом, вперед и вперед, а ступени становились все уже, путь — все темнее, а потом началась винтовая лестница. Она все вилась и вилась внутри колодца мрачных стен…
Джем устал.
— Варнава, долго еще?
Они передохнули. Варнава заиграл на лире.
Снова пошли вперед. И еще раз передохнули.
— Варнава, я больше не могу!
Джем сдерживал стон. Он прикусил губу, но смолчал, хотя ему было очень больно.
— Свет! Наконец-то!
Джем с силой выбросил вперед костыли. Задыхаясь, высунулся наружу из колодца лестницы. Еще никогда в жизни у него так не болела спина. Дыхание вырывалось изо рта хрипами.
Но вскоре муки Джема сменились невыразимой радостью.
О Варнава!
Солнце, словно бальзамом, коснулось лучами распростертого тела юноши. Теплый ветер гулял наверху, а когда Джем, наконец, сумел выпрямиться, он ахнул, но не от муки, а от изумления.
В те времена, когда замок процветал, стены его гордо венчали четыре башни, и каждая из них соответствовала стороне света. Три башни теперь лежали в руинах — северная, восточная и западная. Карлик вывел Джема на вершину южной башни.
«Не сюда ли, — подумал Джем, — поднимался Нова-Риэль?»
Джем еще подумал о том, что сейчас, находясь здесь, он стоит выше любого из людей в Тарнских долинах.
Да, пожалуй, и во всей Эджландии.
Как зачарованный, юноша устремил взгляд вдаль, подойдя к обрушившемуся парапету. Позади замка вздымались к небу обрывком хрустального полотна льдистые вершины Колькос Ароса. Джема охватило чувство благоговейного трепета. Глядя на эти белые горы, он был готов отбросить костыли и полететь туда, словно птица. Над его головой медленно проплывали белые облака.
Наконец, сумев оторваться от величественного зрелища, Джем развернулся. Перед замком, словно склонившись ниц возле скалы, на которой он стоял, простирались тучные пастбища и густые леса тарнских долин. Как они были далеко! Отсюда, с башни, даже другие замковые постройки казались низкими. Как зачарованный, Джем смотрел вокруг, и замок казался ему игрушечным. Он видел постройки во дворе, обрушенную наружную стену, перекидной мостик над ощерившейся излукой рва. Деревня казалась отсюда нарисованной на карте. Посредине — лужайка, а вот и храм на кладбище, а вон — вереница домиков и квадратики полей.
Долго-долго юноша и гном стояли на башне и смотрели, смотрели.
Джем, забыв о костылях, ухватился за края бойницы. В соседней бойнице устроился Варнава — забрался и сел, положив ногу на ногу. Лира его источала таинственную, волшебную мелодию. Они пробыли на башне до тех пор, пока теплый дневной ветер не наполнился вечерним холодком,
И вот еще что…
Обшаривая взглядом равнины, Джем заметил дорогу. Сейчас, в жаркий сезон, она была усыпана белесой пылью и, извиваясь, уводила от деревни к югу. Джем устремился по дороге взглядом. Дорога вела через холмы, через широкие полосы лесов. Она изгибалась, поднималась и падала, повторяя очертания земли, и уходила к далекому горизонту. И тут Джем догадался: это — та самая дорога, что изображена на его любимой картине. Та самая дорога, по которой он путешествовал во сне, над которой он парил, а Варнава играл ту же самую мелодию, что сейчас. Джем не знал, куда ведет дорога. Он только знал, что где-то там, впереди, его ждет Тор. И приключения.
«Давай же, Джем. Ну, скорее!»
С этого дня Джем очень переменился. Что-то открылось ему, но что — этого он и сам не смог бы сказать.
Это был самый счастливый день в жизни Джема.
Вот только ему не суждено было закончиться счастливо.
ГЛАВА 24
ОТКРЫТИЕ
Клик-клик, клик-клик.
Тихо-тихо. Умбекка клевала носом. Руки ее двигалась механически, позвякивали спицы, тепло дня навевало дремоту. Племянница спала на кровати, занавешенной балдахином, и ровно дышала. Сегодня Умбекка пила чай в одиночестве. Нирри еще не убрала со стола. Толстуха сидела на диванчике у камина — чисто выметенного, прибранного. В теплое время года его не зажигали. Время от времени глаза у Умбекки закрывались. Сезон Вианы сменился жарким сезоном Терона. Как тепло! Но это ненадолго. Позвякивание спиц Умбекки означало, что она готовится к возвращению холодных месяцев. Она вязала шарф.
Клик-клик, клик-клик.
Умбекка, начав очередной ряд петель, улыбнулась, но улыбка получилась печальная. Позже, перед ужином, она уйдет в свою комнатку и вернется только после того, как прочтет молитву. Теперь она читала ее по пять раз в день. Молитва была обещанием и покаянием. Повторяя длинные ритмичные строчки, Умбекка каждый раз заново произносила свой обет — клялась не отступать от веры.
Бог Агонис, завтра вера моя в тебя будет еще крепче,
Я глядеть буду зорко — так зорко, что кровью зальются глаза мои,
Я трудиться во славу твою буду столь тяжко, что руки мои истекут кровью,
Я всем сердцем тебя возлюблю, и сердце мое начнет кровоточить,
Бог Агонис, завтра вера моя в тебя будет еще крепче…
Молитва звучала, и в ней было много обещаний, но речь всегда шла о том, что будет завтра. Завтра. Разве прошлое что-то значило? Оно могло быть запятнано, оно могло отравить жизнь, но добродетель, в отличие от порока, оставалась недостижимой. Умбекка верила в то, что вчерашние дни ее племянницы в глазах бога Агониса будут видимы всегда, но насчет собственных вчерашних дней она придерживалась совсем иного мнения — ей казалось, что они улетели, словно дым. В сердце своем она обращалась к богу каждый день так, как никогда прежде. Она обещала не отступать от веры, она обещала каяться в своих прегрешениях в прошлом и не грешить в будущем. Но сумеет ли она? Умбекка боялась будущего. Дочитав молитву, она поднималась с колен, и колени у нее ужасно болели, а ее маленькие глазки были залиты слезами. Набожность всегда была ее гордостью и радостью. Теперь она стала для нее наказанием. Она была несчастна — но почему, этого она и сама до конца не понимала.
