Игорь Мерцалов - Новейшая оптография и призрак Ухокусай
— Понятия не имею, — сухо сказал хозяин харчевни и ссыпал назад в ящик уже было отсчитанную сдачу. — Еще чего-нибудь желаете? Нет? Ну так счастливого пути.
Сопровождаемые гнетущим молчанием, человек и домовой вышли на улицу.
— Да, этой сложности я не предусмотрел, — сказал Сударый. — Попробуем по-другому.
Дорогу к полицейскому участку охотно указал первый встречный, и они двинулись по занесенным снегом улицам — впереди Сударый с зачехленной камерой на плече, позади Переплет тянул тяжелые санки, оступаясь в сугробах.
Храпов — город купеческий, живет пристанью. Основное население тут составляли всякого рода грузчики с перевозчиками, снабжавшие их провизией огородники и, конечно, торговцы с перекупщиками. То, что в Спросонске являлось портовой частью города, здесь было всем городом: конторы, склады и дома за высокими заборами, мало чем отличающиеся от складов. На взгляд Сударого, тут было скучновато, на взгляд Переплета — ничего так, основательно, крепко.
Правда, ему очень скоро стало не до красот. До сих пор много ли он бывал за стенами дома? Кроме того, разумеется, чтобы на заднем дворе присмотреть, ни дворового, ни овинника же нет, все самому приходится. Понятно, к родне сходить — это святое. Когда-никогда в лавку выскочить. И то сказать, в Спросонске снег чистят аккуратно. А здесь — абы как, тропки кой-где да пятачки перед воротами. С короткими ногами да впряженному в санки — ужас. Семь потов с Переплета сошло, но вот добрались они наконец и до полицейского участка.
Сударого встретил сам городовой, звали которого Сватов Знаком Бывалович. Он поздоровался, предложил чаю и вежливо поинтересовался, по какой нужде к нему гости города заглянули. Сударый начал издалека, с того, что он оптограф и новатор, сиречь изобретатель, и потому его очень интересует место захоронения небезызвестного Барберия Флиттовича Свинтудова, «о котором вы конечно же хорошо знаете».
— Знаю. И что-то в толк не возьму, простите, это для какой же надобности он вам-то интересен?
— Поверьте, это трудно объяснить неспециалисту.
— Верю, сударь мой, верю, да уж и вы поверьте, мы тут в Храпове не совсем от мира оторваны, не хлебом единым живем. Случается и нам науками интересоваться.
Сударый вздохнул. Выкладывать правду не хотелось — реакция посетителей ковролетной харчевни ясно указывала на отношение храповчан к печальным событиям прошлого. Он заговорил о духовных отпечатках и оптографической фиксации ауры, и тут выяснилось, что городовой, хотя и в общих чертах, в вопросе разбирается.
— Воля ваша, сударь, не пойму, для чего нужно было за столько верст лететь. В Спросонске, честно скажем, всяких случаев, для вашей цели подходящих, куда как побольше бывало. Город старинный, каких только трагедий не повидал. И никакой нужды опираться на газетные сплетни: дома к вашим услугам, архивы и, если на то пошло, Дом-с-привидениями. Могли бы со всей достоверностию… — Он не закончил и развел руками, как бы приглашая подивиться вместе с ним.
— Мне нужен материал для сравнения, — сказал Сударый.
Сватов призадумался. «Если он и теперь не поверит, придется рассказать все как есть», — понял Непеняй Зазеркальевич.
Тут второй полицейский, находившийся в кабинете — он был в чине надзирателя, — сказал:
— Прошу прощения, а вы не тот ли будете Непеняй Сударый, который написал «Историю одной дуэли»?
— Да, это я.
Надзиратель вынул из ящика стола брошюру:
— Не откажите в любезности, Непеняй Зазеркальевич, поставьте автограф.
Сударый в любезности отказывать не стал. Сватов, который исподлобья наблюдал за ним, спросил:
— С какой-нибудь газетой вы сотрудничаете?
— Нет, — ответил Сударый, обмакнул предложенное перо в чернильницу, изображавшую чешуйчатого дракона, и вывел на второй странице обложки: «Доброму читателю и поклоннику фехтовального искусства…» — Как вас зовут? — «Силентию Сусликову… — дописал он, — от автора…», — и расписался.
Сватов между тем принял решение:
— Что ж, развитию научной магии грех не помочь. Только не обессудьте, судари мои любезные, а захоронение я вам не покажу. Не помню я, где оно. Может, летом и нашел бы, а теперь, под сугробами — нет. И никто, наверное, не укажет со всею точностью. Однако могу отвезти вас в тот дом, в котором оборвалась жизнь Барберия Флиттовича. Сам отвезу, воздухом подышу да присмотрю заодно, чтобы вы не заплутали, приезжим это у нас легко.
— Тот дом? — усомнился Сударый. — Но ведь времени прошло немало, духовный отпечаток, наверное, потускнел…
— На этот счет не беспокойтесь. Ежели вас духовные отпечатки интересуют, так в доме-то искать вернее, чем на могиле, где одно лишь бренное тело покоится. Отыщите и те, что оставлены им в живом виде, и те, что в момент смерти появились. Да и дом с тех пор пустует, слава у него нехорошая образовалась, так что последние отпечатки никто не загасил.
— Ну что ж, возможно, это даже лучше, — согласился Сударый.
И не покривил душой. Если дом остался ничейным, значит, дурная слава его не на пустом месте образовалась, и вернее всего причиной послужила отрицательная энергия, выплеснувшаяся при зарождении призрака, такое нередко случается.
— Вот и славно, — кивнул городовой. — Силентий, голубчик, распорядись там, чтобы мне пару заложили.
Возок, запряженный парой сивых, поскрипывая полозьями, мягко скользил по окраинным улицам Храпова. От близкой реки тянуло ветром. Слева сверкали купола церкви, за которой тянулся пустырь до самой цепочки домов, стоявших на высоком берегу. Один из них, на отшибе, и оказался тем самым, в котором два года назад скрывался от полиции Свинтудоев.
Надо сказать, не лучшее место выбрал ушной маниак, чтобы спрятаться, это Сударый определил сразу, хотя сам никогда ни от кого не скрывался и судить мог только по книжкам. Дом, что в Храпове редкость, не был обнесен забором. Изнутри, конечно, обзор хороший, но ведь и снаружи все отлично видно, оцепят — никуда не денешься. Разве что за сараями какая-нибудь тропка имеется.
На двери висел амбарный замок. Городовой поднялся по резному крыльцу, стянув рукавицы, покопался под шубой (у Сударого вдруг возникло стойкое ощущение, что сейчас он с той же улыбкой разведет руками и скажет: «Вот незадача, забыл… придется возвращаться!»), вынул ключ, вставил его в замочную скважину (или ключ не тот? — так-таки и мешало что-то Непеняю Зазеркальевичу поверить в искренность решения Сватова «помочь науке»), подышал на тотчас замерзшие от прикосновения к железу пальцы и провернул его. Послышался щелчок, дужка выскочила из зажима.