Пол Андерсон - Секира света
— Да будет так! — рявкнул Ментуфер.
В крипте под храмом Сэта мерцало голубоватое пламя свечи. На столе в тени стены стоял стеклянный сосуд, сделанный в форме материнской утробы. Там плавало, прижимая голову к коленям, бледное, еще не полностью сформировавшееся и нерожденное дитя.
Рахиба вошла в помещение. Послушник, стоявший на страже, бросился перед ней на пол.
— Ступай! — велела она ему, и он отполз на коленях назад, к двери.
Ведьма склонилась над стеклянным сосудом. Она уставилась в бледное личико, описала несколько знаков и пробормотала пару слов. Гомункул задвигался. Боль исказила его еще не выраженные черты. Из маленького горла поплыли слова, сопровождаемые пузырьками воздуха.
— Кто зовет меня? Чего хочешь ты?
— Я, Рахиба, зову тебя, — прошипела верховная жрица. — Внимай моим словам, Тот-Апис, и оставь все прочее. Я не стану утверждать, что близятся сумерки богов, но совершенно определенно, настали времена, когда бык и змея вновь схватятся в единоборстве.
Преодолевая расстояние в множество миль, заговорил чародей с помощью маленького чудовища:
— Говори, что ты узнала.
Она повиновалась. Наконец она настойчиво сказала:
— Судьба еще висит на волоске — и так будет продолжаться, покуда жив Конан. — Она царапнула ногтями воздух. — Но так не должно оставаться долго. Нам требуется могущественная магия, чтобы остановить его. О господин, не скрывайтесь больше в своем доме. Поспешите, надев крылья дракона, и приготовьте ваши чары. Тем временем я вернусь, чтобы следить за Конаном и применить волшебство, как только он или его товарищи проявят слабость. Именно так удалось моей предшественнице пятьсот лет назад поразить того, кто последним касался Секиры. Встретимся в Птейоне, господин. И там мы — вы и я — уничтожим Конана!
Глава шестнадцатая
Путешествие к проклятому
Камни шуршали под копытами. Кровавое солнце на западе жгло и без того больные от пыли и пота глаза. Стены ущелья, по которому они ехали, отражали свет и палили их немилосердной жарой. С каждой милей, которую проходили тайянцы, красные склоны становились все более низкими, менее отвесными и менее изрезанными. Но пустыня, к которой они приближались, не была приятной местностью. То и дело им казалось, что впереди они видят воду, но это был лишь мерцающий песок, и после этого жажда мучила их еще сильнее.
Почти все всадники без исключения молчали, погоняя своих лошадей. Кафтаны и бурнусы, которые должны были защитить их от безжалостного солнца, повисли, пропитанные потом, на их тощих телах. Копья качались в такт ударам копыт, и их наконечники блестели. Хотя люди не были друзьями этой безотрадной пустыни, они страдали меньше, чем их вождь из северной страны, вообще не привыкший к подобному климату.
Несколькими футами позади него Дарис натянула поводья и остановила свою лошадь возле Фалко.
— Как дела, друг? — спросила она. — За весь путь ты еще ни разу рта не раскрыл.
Офирец пожал плечами, однако даже не повернул лица, прохрипев пересохшим горлом;
— А о чем еще говорить?
— О целой куче вещей, — мягко отозвалась она. — Мы можем о многом побеседовать. О наших надеждах, мечтах, воспоминаниях — даже о наших страхах, если это поможет их преодолеть. Ты был до сих пор всегда таким оживленным, Фалко. Что гнетет тебя? То, что завтра мы будем в ужасном Птейоне?
— Я не боюсь! — вспыхнул он. — Я пошел с вами по доброй воле.
— Как и я. Но, в конце концов, Конан — мой повелитель, пока он… пока он и Митра того хотят. С тобой все обстоит иначе. Тебя никто не счел бы трусом, если бы ты вместо этого отправился с моим отцом, как это сделали Сакумба и его люди, и твоя помощь была бы ему так же кстати, как и Конану.
— Только ради добычи поехал с ним Сакумба! Ты хочешь поставить меня на одну доску с этим дикарем?
— Я думаю, что в его сердце живет нечто большее, чем просто жадность, Фалко. Думаю, любовь к Бэлит — вот что можно там найти, и воспоминание о ее родителях, так же как желание отомстить стигийцам за вероломное нападение. — Дарис остановилась. — А ты последовал за Конаном, потому что в глубине своего сердца тоже считаешь его своим повелителем, за которого ты с радостью отдал бы свою жизнь. Разве я не права?
Руки Фалко, сжимавшие поводья, стиснули их так, что косточки побелели, однако он не ответил.
— И все же каждый день что-то гнетет тебя больше и больше, — проговорила Дарис. — Почему? Если бы ты доверился своим друзьям, они, возможно, могли бы тебе помочь.
— О, у Конана довольно забот, — вырвалось у юноши. — А тайянцев я почти не знаю.
— Ты знаешь меня, — сказала Дарис и сжала его руку. — Нашему знакомству не так много времени, но после того, что мы пережили вместе, оно должно стать глубже, чем иная дружба. Ты не хочешь открыть мне сердце? Ведь когда душа со всех сторон окружена тенями, позвать на помощь друга — это почти то же самое, что крикнуть о помощи, когда со всех сторон теснят вражеские клинки.
Взволнованный ее участием, он решился:
— Так ведь ты сама и есть причина!
Ее темные глаза расширились, хотя на бронзовом лице показалось скорее сочувствие, чем удивление.
— Как так? — спросила она. — Я вовсе без намерения спросила, клянусь.
— О, я… ты… — Гордость и потребность высказаться боролись в нем. Его щеки, загоревшие под палящим солнцем, покраснели еще сильнее. — Ну хорошо, — сказал он наконец, избегая ее взгляда. — Ты пошла с нами, единственная женщина в отряде, и все ради Конана. Я не могу не видеть, как твой взгляд все время обращается на него и замирает, как часто ты находишь повод поговорить с ним, как бы ни был он занят с тех пор, как мы оказались в этой дьявольской стране. О, я вовсе не ревнив, но ты прекрасная женщина, Дарис, и — и ты напоминаешь мне Сенуфер, которая тоскует по мне в Кеми, в то время как я тоже жажду ее… — Он бессильно сжал кулак на луке седла. — Слишком часто вижу я ее перед собой, и слишком живой предстает она моему взору. По ночам я не могу спать, а целый день проходит передо мной в мечтаниях. И все время слышу я ее милый голос, шепчущий мое имя, пока я не начинаю дрожать, как арфа на ветру, — Сенуфер, Сенуфер, Сенуфер…
Он глубоко вздохнул и попытался успокоиться.
— Мне очень жаль, — он глотнул, — я не то сказал. Ты вовсе не виновата, Дарис, но я тоскую по ней так сильно — сильнее, чем ты можешь представить.
Он не заметил, что в ней тоже происходит внутренняя борьба, и она очень быстро вновь взяла себя в руки. Она направила лошадь к нему поближе, пока их колени не соприкоснулись, затем положила ладонь ему на плечо и мягко сказала:
