Олег Верещагин - Последний воин
Это было первое, что Гарав увидел. Потом он обратил внимание на увешанные различными инструментами стены, торгующегося у откинутого окна-прилавка с покупателем мальчишку и троих молодых парней, которые под руководством немолодой, но ещё очень красивой женщины за столом у дальней стены занимались изготовлением чего-то музыкального. Гарав смог определить только процесс обрезания натянутой на барабан мокрой кожи.
Лютни на стене тоже висели, кстати.
Несмотря на свою очевидную творческую занятость, хозяин лавки отреагировал на появление покупателей мгновенно и, поднявшись, махнул перед собой беретом. Мальчишки — без украшений, с одними кинжалами на поясах, в простых рубахах навыпуск, полотняных коротких штанах и сандалиях на босу ногу — богатыми покупателями не выглядели, но мастер определил их статус мгновенно:
— Чем могу служить, оруженосцы? — неожиданно весело спросил он высоким голосом, совсем не старческим. — За умеренную плату составляем стихотворные послания девицам, за неумеренную — поём их под указанными окнами, за совсем нескромную — закрываем разевающего рот под наше пение оруженосца от помоев, которыми начинают поливать из этих окон после третьей песни. Мастер Фолоуди к вашим услугам. — И махнул перед собой ловко подхваченным со стола беретом, после чего водрузил его на лысину.
— Я слагаю стихи и пою их сам, мастер Фолоуди, — улыбнулся Гарав и повёл рукой в сторону: — Оруженосец славного рыцаря Эйнора сына Иолфа Гарав Ульфойл — к вашим услугам.
— Оруженосец славного рыцаря Эйнора сына Иолфа Фередир сын Фаэла — к вашим услугам, — повторил Фередир, но Фолоуди всмотрелся в Гарава:
— А! Ульфойл! — Он неожиданно очень мелодично прищёлкнул пальцами. — Старина Ториэ три дня назад говорил о тебе. А ну-ка… — Он сделал вперёд шаг и, взяв Гарава за руку, осмотрел его ладонь.
Гарав улыбнулся, Фередир просто рассмеялся.
— Ничччего такого уж необычного не вижу, кроме того, что ты ни на чём не играешь постоянно, зато усердно губишь руку мечом и копьём, — вынес вердикт Фолоуди, отпуская ладонь Гарава.
«Если он попросит меня спеть — я буду кусаться», — весело подумал тот. Но Фолоуди — кажется, не без сожаления — эту просьбу опустил и продолжал:
— Так значит, тебе, скорей всего, нужен какой-то музыкальный инструмент. И, если я правильно понимаю, это должно быть что-то, не занимающее рот. Заткнутый рот в твоём возрасте равен смертному приговору.
— Очень точно определено, мастер Фолоуди, — кивнул Гарав. И подумал, что сам Фолоуди с закрытым ртом помер бы мгновенно.
А мастер показал на одну из стен:
— Арфы. Цитры. Лютни. Скрипки и цимбалы не предлагаю, если я хоть что-то понимаю в воинах. Большинство берут арфы. И поют отвратительно.
А вот это уже был прямой намёк. «Ладно, — подумал Гарав. — Чёрт с тобой, Золотая Рыбка». Он потупил глазки, сложил за спиной ручки, потёр пол ножкой и максимально нежно пропел:
Облегчился воевода,
Вышел бодро из кустов:
«Хороша, сейчас погода!
Наломать схожу-ка дров».
Взял топор, хлебнул водицы,
Дальше в списке: «Материться».
Проще — это вспомнить мать…
«Эй, славяне, воевать!..»[37]
Хотя и в стихотворном переводе, смысл отрывка остался для Фолоуди, конечно, тёмен. Но смысл его и не интересовал. Подняв седые брови, мастер покачал головой:
— Однако… очень неплохо. Даже очень, очень неплохо. Прошу меня простить за поспешные выводы… и принять один совет. Согласен?
— С удовольствием выслушаю и приму решение, — дипломатично ответил Гарав.
— У тебя ломается голос. Будет хороший мужской тенор. Но пока не напрягай его особо. Иначе надсадишь горло на всю жизнь.
— Хорошо, — уже серьёзно кивнул оруженосец. И указал подбородком на одну из лютней на стене: — Можно посмотреть эту вещь?
Глаза Фолоуди приняли странное выражение. Что интересно — одновременно на Гарава посмотрели все, кто был в мастерской. Когда он пел — не соизволили, так и занимались своими важными делами. А тут…
Мастер между тем молча подошёл к стене и аккуратно, бережно снял лютню. Похожая на грушу в разрезе, не очень большая, с резко выгнутым наверху грифом из металлических пластин, она была сделана из можжевельника, полированного, светло-коричневого — запах его Гарав почуял сразу. Серебряная дека выкована в форме бегущей морской волны, шестнадцать металлических светлых струн, удобные фигурные колки — стальные. Из всех прочих украшений была только серебряная же резная круглая пластинка, прикрывавшая отверстие резонатора. Резьба оказалась тонкой — две змеи сражались за, вроде бы, цветок. Когда мастер подошёл ближе, Гарав различил на ободе корпуса резьбу повторяющихся снова эльфийских рун Тенгвара.
— А-ма-ри-э… — прочёл он по складам. Вскинул глаза на мастера: — Дорого ли стоит эта вещь?
— Это лютня эльфийской работы. — Фолоуди по-прежнему говорил странно и смотрел странно. И что самое интересное — все так и смотрели на Гарава молча. Даже Фередир.
— Она очень дорогая? — продолжал немного сердито допытываться Гарав, уже решивший — упрямо! — купить именно эту вещь во что бы то ни стало. Денег с собой почти не было, но ничего не стоит Фередира оставить тут, а самому доскакать до крепости и обратно — и заплатить какую угодно цену. Ну… почти какую угодно.
Фолоуди странно улыбнулся:
— Очень. Она стоит всех денег, что у тебя есть с собой.
Гарав свёл брови, окинул мастера с ног до головы хмурым и внимательным взглядом. Хмыкнул. И, глядя прямо в глаза Фолоуди, вытащил из кожаной сумочки на поясе рядом с ножом зарни и два фартинга. Подбросил их на ладони.
— Вот.
— Этого достаточно, — совершенно спокойно ответил Фолоуди и аккуратно взял с жёсткой мальчишеской ладони все три монеты. — А хороший чехол для лютни можно заказать напротив и чуть наискось, там видно вывеску «Работы с кожей».
— Мастер Фолоуди, в чём подвох? — прямо спросил Гарав.
Улыбнувшись, Фолоуди молча взмахнул беретом и чуть согнулся в изящном поклоне.
* * *Первое, что услышал Эйнор, войдя в свои комнаты, было музыкальное, хотя и не в лад, позванивание струн — по слуху рыцарь тут же определил отличную лютню. Улыбаясь, он прислушался. Похоже, Гарав всё-таки купил себе инструмент. Ну и отлично. Когда Волчонок смотрел на казнь, у него временами было такое лицо, как будто рубят голову ему самому. Эйнор слишком хорошо знал, что без жестокости невозможно бороться с жестокостью. Знал и другое — немало молодых и отважных, прямых и очень честных людей не в силах вынести несоответствие мечты о войнах за Правду и Свет — яростных, кровавых, но честных — с реальностью, в которой слугам Тьмы рубили головы, травили ядом и стреляли в спину, в тоске и смятении уходили в поисках Правды — во Тьму. А когда они спохватывались и начинали понимать, в чём истинная суть вечного сражения — было уже поздно… Гараву он такой судьбы не желал ни в коем случае. И был рад музыке… хотя, похоже, это скорей настройка инструмента, и неумелая. А лютня, судя по звуку, дорогущая. Такие стоят не меньше пяти кастаров. Ну Волчонок…
