Екатерина Казакова - Пленники Раздора
Мужик дернул уголком губ и ответил, будто через силу:
— Прости, дурака, хозяюшка. С детства вежеству не обучен. Рос, как сорная трава. Не серчай.
«Хозяюшка» пожала плечами и занялась своим делом. Однако от случившегося разговора сделалось неприятно, будто наслушалась дурного. Подумаешь, не сказали, куда едут! Была нужда допытываться!
И она махнула на случившееся рукой, решив не морочить голову из‑за того, что Люту прикипело невзлюбить троих нелюдимых странников. Нашла, кого слушать.
Меж тем, обозники наскоро поели, чтобы не тратить времени попусту и как можно больше ухватить от короткого зимнего дня на дорогу. Лесана забралась в сани, пристроила в ногах несколько горшков с углями — хоть как‑то греться в пути.
Белый лес искрился. Красота! Деревья замерли в молчаливом оцепенении. Рыхлый снег скрипел под полозьями, разлетался сверкающей пылью. Зимнее солнце — особое. Слепящее и радостное. Летом такого не бывает. Лесана остановившимся взглядом смотрела на холодное великолепие, когда Лют ткнул её в бок и спросил:
— Убедилась?
— А? Что? — очнулась девушка. — Мужики, как мужики. Грубые просто.
Волколак усмехнулся:
— Тамир, а тебе они как? — спросил он держащего вожжи колдуна.
— Никак, — ответил тот. — Сдались они мне.
Оборотень сокрушенно вздохнул, досадуя скудоумию спутников, но больше к разговору не возвращался.
И тут Лесана запоздало начала прозревать:
— Погоди. А о чем ты вчера с ними беседовал, а? Я видела, ты со старшим их говорил! О чем? Они ещё смеялись, когда ты подошел. А потом перестали. Что ты им сказал?
Колдун отвлекся от дороги и обернулся к волколаку. Впрочем, лицо Ходящего было невозмутимым, а глаза затянуты повязкой, поэтому понять, смешал его этот вопрос или нет, было невозможно.
— Спросил, далеко ли путь держат. Сказали в Вышград. Ещё спросил, как звать их. Старшего Копылом кличут, того, у которого голос сиплый, Ранком, а заику — Малыгой.
Тамир хмыкнул такой дотошности оборотня и спросил:
— Что ты к ним пристал? Едут себе мужики и едут.
Лют ответил:
— А не нравятся они мне.
Будто это все объясняло!
— Чем не нравятся? — спросила Лесана, которая никак не могла взять в толк подобную необъяснимую настороженность.
— Всем, — ответил волколак и замолчал.
На ночлег остановились, как обычно, засветло. Пока тьма не сгустилась и не заперла всех в обережном кругу, следовало развести костер, справить разные дела — хлопоты.
Обозный люд, хотя и привыкший ночевать под открытым небом, все одно — от обычного люда отличался мало. Ночь страшила. Пускай нынешний путь и оказался на диво спокойным, странники с заходом солнца старались, не мешкая, разбрестись по саням, отгородиться от темноты пологами и поскорее уснуть, чтобы приблизить тем самым утро.
Звери выли далеко в чаще. Ветер иногда доносил отголоски волчьих песен. Заслышав их, мужчины смолкали, встревоженно вскидывались и даже дышали в такие мгновенья через раз. А вот Лют грустнел. Лесана примечала. По счастью, к месту стоянки оборотни не выходили ни разу.
Нынче обережница вела «братца» в лес. Потому что оборотню, как обычно, пригорело «подышать». Не дышалось ему, клятому, где и всем. То лошадьми воняло, то людьми, то дымом, то стряпней… Всю душу вымотал.
По пути встретили расстроенного Смира, который возвращался к месту привала хмурый и недовольный.
— Случилось чего, Смир Евсеич? — спросила девушка, удивленная выражению глубокой досады на лице купца.
— А… — махнул он рукой. — Сам виноват. Рукавицу снимал, да вместе с жениной памяткой — с перстнем. Улетел в сугроб. Теперь уж не доискаться.
И сморгнул, ибо к глазам подступили невольные слезы.
Лесана покачала головой:
— Не горюй, вместе поищем.
Однако в душе понимала: сказанное звучит неубедительно. Перстень в рыхлых доходящих до колен сугробах не найдешь, сколько не ройся. Да и стемнеет уже скоро.
Смир в ответ на слова утешения только рукой махнул и зашагал прочь, не оборачиваясь. Да буркнул ещё:
— Поищите… Возвращайтесь уж, пока не смерклось, а то как бы самих вас искать не пришлось… переродившимися.
— Ты погоди горевать‑то! — кликнул в след волколак. — Утром пошарим. Куда он денется.
Обозный глава в ответ уныло кивнул.
— Пошли, — дернул девушку Лют и потащил вперед, аккурат по следам, что оставил расстроенный Евсеич.
— Куда? — Лесана удивилась. — Что, правда, перстень искать?
— Попробуем, пока он на морозе запах не растерял. Что нам, трудно помочь человеку хорошему?
— Тебя увидят, смеяться будут, — улыбнулась обережница. — Слепой ищет пропажу в снегу.
Он сказал:
— Поэтому пойдём быстрее.
Девушка вздохнула, но перечить не стала. Только отметила про себя, который уж раз: Лют, не гляди, что незряч, по следу идет лучше всякой собаки — ни на кусты, ни на деревья не налетает…
— Постой тут, — удержал спутницу за плечо волколак. — А то запах отбиваешь.
И он замер на полянке, где до них топтался Смир.
Принюхался, наклонился, взялся шарить голыми руками в снегу справа от себя. Лесану от этого зрелища пробрал озноб. Едва представила, каково в этакую стужу руки в сугроб запускать… бр — р-р!
— Не найду, — сокрушенно покачал головой Лют, спустя некоторое время. — Глубоко осел. Да и запах потерялся уже. Не чую. Значит, и рыться бесполезно. Идём.
Волколак засунул одну окоченевшую руку за пазуху, а другой взял спутницу за локоть, мол, веди.
Когда они воротились к месту стоянки, хмурого погрустневшего Смира утешали у костра спутники:
— Не горюй, старшой, утресь поищем, — говорил кто‑то из ребят. — Авось, найдется.
Однако утром перстень, разумеется, не сыскали, хотя шарили всем обозом и вытоптали поляну едва не до земли.
Впрочем, обережнице о том лишь рассказывали, она на поиски не ходила — готовила утреннюю трапезу, хлопотала у костра. Вместе с ней остался и Лют, который бездельно слонялся туда — сюда. Что ему — слепому — делать там, где и зрячие бессильны?
— Жалко Смира, — сказала девушка, когда обоз тронулся дальше. — Перстень памяткой о жене покойной был. Такой ни за какие деньги не купишь.
Лют пожал плечами. Он был чужд подобному вздору.
Но Лесану, которая за дни странствия уже присмотрелась к оборотню, снедало предчувствие чего‑то… она и сама не знала, чего именно. Только глубоко в сердце поселилось гложущее беспокойство. И хотя волколак был безмятежен, и на первый взгляд ничто не предвещало грозы, внутреннее чутье не желало униматься.
