Лиланд Модезитт - Башни Заката
Но какова же она, его судьба? Он не музыкант, не солдат, не школяр… Где же его место? И почему белые птицы и стервятники кружат по небу, высматривая его?
Впрочем, эти вопросы едва ли помогут укрыться от магов. Или раздобыть пропитание.
Стервятники смещают свои круги все дальше на север, ближе к его укрытию. После долгой ходьбы боль в пятке снова усилилась. Впрочем, целительница не только прочистила язву, но каким-то образом ускорила процесс выздоровления. Креслин помнит прикосновения ее рук к его стопе, а потом ко лбу.
Но… кто? Почему? Кто-то противостоит Белым магам и потому готов оказать ему помощь, не объясняя причин, хотя идет при этом на огромный риск. И все-таки целительница — вовсе не таинственная, призрачная Мегера.
Беглец снова забивается под навес, пытаясь трезво обдумать свои дальнейшие шаги. Погода терпимая, а вот поживиться здесь в эту пору почти нечем, тогда как в Кертисе или Сарроннине близится пора уборки урожая. Из одежды на нем только туника без рукавов, линялые брюки и дорожные сапоги. Нет ножа, нет даже пояса.
Так как же ему укрыться от Белых магов? Любая попытка коснуться ветров немедленно привлечет их внимание. Он шарит взглядом по каменистому склону, поросшему редкими сосенками, и хрипло смеется.
Терпение. Все, что ему требуется это терпение. И готовность есть все, что пригодно в пищу. Всеми теми ночами, которыми он будет двигаться к равнинам Кертиса. Любой ценой ему необходимо пробраться в Монтгрен.
Креслин делает глубокий вздох, потом другой. Нужно расслабиться и как следует отдохнуть до темноты — времени, когда крылатые хищники не так зорки.
XLIII
По проселочной дороге, сгорбившись и временами прихрамывая, плетется одетый в лохмотья человек. Один его глаз прикрывает квадратная нашлепка, в руке — грубый, но крепкий дорожный посох.
На ходу Креслин спрашивает себя, почему он пересекает эти равнины, направляясь на восток? Ведь на востоке хозяйничают маги, желающие не то убить его, не то свести с ума!
«Да потому, что это кажется правильным», — отвечает юноша сам себе, поскольку другого собеседника у него нет.
Рисковать своей шеей кажется правильным?..
Однако ветра ведут его не к Белым магам. Он идет по едва заметной тропе, не являющейся ни Белой, ни Черной, но соединяющей черты того и другого цвета.
Даже погруженный в раздумья, Креслин помнит о необходимости горбиться, шаркать и ковылять сильнее, едва на дороге появляется фургон. Поравнявшись с путниками, он просяще протягивает руку. Мужчина и женщина на козлах, едва взглянув в его сторону, бросают медяк. Он подбирает с земли монету и прячет ее.
Фургон проезжает, дорога пустеет, и Креслин позволяет себе чуточку выпрямиться.
XLIV
— Нет! — женщина с криком выскакивает из боковой двери трактира, но не успевает сделать и пары шагов, как сзади ее хватают за шиворот. Блуза с треском рвется, обнажая плечо со ссадиной и полную грудь.
— Я тебе покажу, как разливать хорошее вино! — худощавый мужчина со шрамом хватает полногрудую женщину за руку и тащит к наполненной жидкой грязью придорожной канаве. — Ты у меня попомнишь!
— Я больше не буду! Я буду стараться! Не надо!
Эту сцену со смехом наблюдают двое вышибал. Служанка, стоявшая на крыльце дома напротив, отводит глаза и торопливо заходит внутрь.
Трактирщик награждает свою жертву увесистыми оплеухами. Заслышав приближающийся стук копыт, он на миг мешкает, но тут же замахивается вновь.
Рыжеволосая всадница осаживает лошадь. Трактирщик не смотрит в ее сторону, но его рука замирает в воздухе.
— Госпожа, прошу… помоги!
— Ну конечно!.. — хохочет трактирщик. — Так все и бросятся тебе помогать! Кому — никчемной потаскушке, выплескивающей вино на посетителей!.. Посетителей, которые платят деньги. А вино какое — наилучшее сутианское!
— Они хотели не только вина… — оправдывается служанка.
Позади рыжеволосой всадницы, сохраняя почтительное расстояние, осаживают коней двое спилдараских наемников.
— С какой стати я должна тебе помогать? — холодно осведомляется рыжеволосая.
— Если милостивой госпоже не угодно… — лепечет служанка, опустив покрасневшие глаза.
— То умолять ты не станешь, — отстраненным тоном заканчивает за нее всадница.
— Она у нас такая, — встревает трактирщик, все еще держа служанку за плечо. — Вечно кобенится.
— Вот как? Рассчитывать на вежливое обращение, по-твоему, значит кобениться? — в голосе всадницы начинает звучать сталь.
— Вежливого обращения заслуживают в первую очередь посетители.
Скользнув взглядом по ссадинам на обнаженном плече девицы и повернувшись к трактирщику, рыжеволосая иронически спрашивает:
— И ты настаиваешь, чтобы она обращалась с ними очень вежливо?
— Дело есть дело, — ворчливо, но уже осторожничая, отвечает трактирщик. — Работала ведь раньше — и ничего…
Служанка стоит выпрямившись. Глаза ее обращены не к хозяину и не ко всаднице, а в сторону одетых в голубое молчаливых наемников. Слезы текут по щекам, но она не делает даже попытки смахнуть или утереть их.
— Отпусти ее, — равнодушным тоном произносит рыжеволосая.
— А кто заплатит неустойку? У нас договор! — взрывается трактирщик.
— Я не… — начинает было служанка, но умолкает под взглядом рыжеволосой.
— Сильно сомневаюсь, — произносит та, — чтобы законы герцога разрешали заключение договоров на отработку детьми долгов родителей.
— Э… — трактирщик поспешно закрывает рот.
— Конечно, — продолжает всадница, — не все в жизни делается по закону, так что держи.
Она тянется к поясу и, достав монету, бросает ему.
Чтобы поймать золотой, трактирщик отпускает плечо служанки.
— И все?.. — бормочет он.
— Это гораздо больше, чем ты заслуживаешь, — заявляет всадница.
Трактирщик переводит озлобленный взгляд с рыжеволосой на ее наемников.
— Даже и не думай ни о чем подобном, — предупреждает женщина. — Не то мой дорогой кузен велит снести тебе голову.
— Кузен?.. — не понимает трактирщик.
— Корвейл. Герцог.
Худощавый мужчина бледнеет. Служанка отступает от него на шаг, придерживая рукой разорванную блузу, и нервно облизывает губы.
— Ладно, — ворчит трактирщик, — забирай эту шваль, и делу конец.
— Еще не все, — произносит рыжеволосая. Трактирщик пятится.
— Женщина — не вещь! — в голосе всадницы слышится угроза, а на кончиках ее пальцев разгорается свет. Сорвавшийся с них огненный шар проносится у самого уха трактирщика. — Полагаю, теперь ты это запомнишь!
Она разражается резким, похожим на лай смехом. Свет на пальцах угасает.
— А ты? — рыжеволосая обращается к служанке. — Ты по-прежнему хочешь, чтобы я тебя вызволила?
