Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир
Расхохотавшись, шут занес руку для очередного удара, и тут вдруг в каком-то приступе животного безумия женщина вскочила и вцепилась ему в кисть зубами.
– Ах ты дрянь! – заревел Гуффин и принялся бить гадалку по голове зонтиком. Та расцепила хватку и забилась в угол. Все лицо женщины было в крови.
– Или ты просто ненавидишь свою Лизбет? – прорычал шут. – В этом все дело? Кажется, наша мадам Шмыга вдруг подумала и решила остаться единственным ребенком в семье!
– Нет! – взвыла гадалка. – Не трогай ее!
– А вот захочу и трону! – Гуффин сорвался на визг. – Захочу и трону!
Шут подошел к глядевшей на него с ужасом женщине и начал бить ее ногами. Удары приходились ей в живот, под ребра, по голове. И по рукам, которыми она пыталась защититься. В какой-то момент шут снова схватил гадалку за волосы, дернул и вырвал клок. Гадалка закричала, и Гуффин схватил ее за горло.
– Кукла! – прошипел он. – Проклятая кукла Сабрина!
Женщина хрипела и в отчаянной попытке освободиться скребла пальцами по зеленому шутовскому пальто.
– Где она? – прорычал Гуффин, брызжа слюной. – Куда она подевалась?!
– Я… я не знаю!
– Ты все знаешь! И ты мне скажешь! Иначе я повыдергаю все твои волосы, а потом сломаю тебе пальцы! А затем…
– Отпусти ее, ты… мерзкий человек! – раздался вдруг голос за спиной шута.
Гуффин обернулся и от неожиданности даже отпустил мадам Шмыгу. Та, судорожно кашляя и сплевывая кровь на дощатый пол, отползла.
Манера Улыбаться присвистнул. Потом понял, что присвистывания явно недостаточно, и добавил:
– Ух ты!
Что ж, поразиться действительно было чему. У дверей фургончика стояла Сабрина. В руке она сжимала револьвер. Револьвер глядел на Гуффина. В деревянных пальцах куклы оружие не казалось надежным. Оно выглядело так, будто могло выстрелить и само.
– Откуда у тебя эта штуковина? – с лягушачьей улыбкой, будто кривой проволокой соединившей оба уха, спросил Гуффин. – Признавайся…
– Взяла у Брекенбока! – с вызовом ответила Сабрина. – Нашла в ящике стола!
– Маленькая проныра, – с противоречивой смесью уважения и презрения сказал Гуффин. – Но ты все равно не знаешь, как стрелять из этой штуковины!
Кукла оттянула курок. Лицо Гуффина подернулось словно рябью, как лужа – от брошенного камешка.
– Хорошо, ты знаешь, – признал он нехотя. – Интересно, правда, откуда… Но ты все равно ничего не сможешь…
Договорить он не успел.
Невзирая на всяческие законы жанра, на литературные штампы и такие себе «негласные правила ведения диалога под дулом револьвера», Сабрина без лишних слов нажала на спусковой крючок.
Прогремел выстрел, и пуля вонзилась в тело шута.
Гуффин вскрикнул. Пороховой дым расползся по углам, будто лживый слух, и эхо медленно умерло.
В фургончике поселилась едкая тишина, как после несмешной шутки.
Мадам Шмыга, не в силах поверить собственным глазам, глядела на скрюченную фигуру в зеленом пальто, отвернувшуюся к стенке. Да и сам шут был поражен не меньше. В частности, тем, что проклятая кукла все же выстрелила, а еще тем, что он жив.
Гуффин повернулся к Сабрине. Его белое, без единой кровинки, лицо, было искажено от ярости. Шок отступил, и на освободившееся место, как наглая старуха в трамвае, резво уселась боль.
– Мерзость! – крикнул шут. – Мерзость! Мерзость! Мерзость!
Он схватился за окровавленное плечо и завопил:
– А-а-а! Ты испортила мое любимое отвратительное пальто! Теперь в нем дыра! Ты испортила мою любимую шкуру! И в ней дыра!
– Ты проиграл, – едва слышно сказала кукла.
Гуффин расхохотался так яростно и жутко, что, казалось, его челюсть вот-вот выпрыгнет изо рта.
– И что, ты убьешь меня?
Шут задергался, будто собирался вывернуться наизнанку – как тот человек из «предсказания»-сказки мадам Шмыги.
Сама же мадам Шмыга, к слову, так и сидела на полу у камина с распахнутым ртом. Она до сих пор не верила, что не спит.
– Убьешь?! Убьешь меня?!
«Убей его, чего же ты ждешь?» – в голове Сабрины возник знакомый злой голос. Повинуясь ему, кукла снова взвела курок.
«Что ты делаешь?! Остановись! – вклинился другой голос – взволнованный и перепуганный. – Ты не можешь! Это плохо! Очень плохо! Ты не можешь его убить!»
«Он убил бедного Джейкоба. Сбросил с воздушного шара. Он тебя бил. Погляди, как он избил бедную мадам Шмыгу. Он заслуживает этого. Спусти курок! Давай!»
«Я не могу… не могу…»
«Стреляй! Погляди на его искаженное яростью лицо. На его суженные с ненавистью страшные серые глаза!»
«Но он ведь умрет, да?»
«Конечно! В этом вся суть! Чтобы его не стало! Чтобы его просто больше не было! Ты представь, какой прекрасный мир будет без Финна Гуффина по прозвищу «Манера Улыбаться»! Прикончи его! Ты ведь помнишь, что сказал мистер Мэреготт?»
Сабрина вдруг вспомнила темный коридор с картинами на стенах. И дверь в тупике. Дверь приоткрыта – маленькая щепка просунута в щель между косяком и дверью, чтобы та не закрывалась. Из кабинета в коридор льется узенькая дорожка света. А еще оттуда доносятся голоса. Их обладатели спорят. Мистер Мэреготт, огромный и важный, в дорогом черном сюртуке настроен весьма решительно. Он бурно разглагольствует, указывая на то, что у компании «Хилл и Мэреготт» всего одна преграда – Холсток, жалкий чинуша из адмиралтейства, и эту преграду следует устранить, если они хотят, чтобы «Рябая Кошка» вышла в море. «Мертвецы не страшны, – говорит он. – Мертвецы не мешаются под ногами. Они не угрожают. Мертвецы ничего не сделают, потому что они – мертвы».
Снова чужое воспоминание. Такое жуткое, такое зловещее. От него Сабрине стало неимоверное тяжко – как будто ее придавило якорем. И страшны были не сами слова этого мистера Мэреготта, а предчувствие… нехорошее предчувствие того, что произойдет вскоре после этих слов… предчувствие того, что уже произошло.
«Нет. Мистер Мэреготт был неправ!» – попыталась спорить добрая-и-наивная Сабрина.
Злой голос в голове не унимался:
«Пристрели его! Как ты не понимаешь?! Сколько зла он уже причинил и еще причинит, если оставить его в живых! Все зло, которое он совершит, будет на твоей совести, глупая кукла Сабрина, если ты не покончишь с этим здесь и сейчас!»
«Я не могу…»
«Все ты можешь! Проклятье! Стреляй!»
Сабрина молчала, и со стороны могло показаться, что она чего-то ждет, глядя на державшегося за плечо Гуффина.
Тот так и спросил:
– Чего ждешь, рыжая уродина?! Пинка? Просьбы? Особого приглашения для неуверенных в себе персон? Трусиха проклятая! Даже выстрелить не может!
А злобный внутренний голос словно продолжал за шутом:
«Ты жалкая! Слабая! Никчемная! Ты…»
Однако Сабрина уже все решила. Она покачала головой.
«Какая же ты дура, Сабрина…»
– Какая же ты дура, Сабрина, – прошипел Гуффин, озвучивая ее мысли. – Ты разве не знаешь, что злодеи всегда возвращаются? И однажды, поверь мне, ты подумаешь или произнесешь сокровенную фразу всех дураков: «Нужно было убить тебя, когда у меня был шанс». А я отвечу: «Да. Нужно было».
– Ты и так проиграл, – сказала Сабрина. – Я не буду тебя убивать. Мне очень хочется, но папа говорил, что нельзя, ни за что нельзя никого убивать! Каждая жизнь ценна, и у людей нет права решать, чью жизнь оборвать только потому, что им так хочется, или они кого-то не любят, боятся, или думают, что этот кто-то им мешает.
– Что? Твой папа? Какой еще папа? Ты же проклятая деревяшка! У тебя нет папы.
– Он сказал это мистеру Мэреготту, и мистеру Мэреготту это не понравилось. Мистер Мэреготт ушел, хлопнув дверью, и сказал: «Мы еще поглядим!»
– Что за бред ты несешь?
Сабрина не стала объяснять:
– Тебя схватят, – сказала она. – И посадят в тюрьму! И ты больше никому не причинишь зла.
– Ну да, ну да! – оскалил желтые зубы Гуффин. – Ну да, ну да, ну… нет! Тебе не помешать моему плану!
– Я уже ему помешала. Ты проиграл. Я ведь уже говорила…
