Избранное. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Пулман Филип
– Все верно. Брайан, тот парень что-то говорил о… Братстве святой цели. Вы раньше о нем слышали?
Паркер покачал головой.
– Нет, для меня это тоже что-то новое. А что? Похоже на очередной лозунг – такой мог запустить любой из этих фанатиков.
– Скорее всего, так и есть. Что ж, обещание вы сдержали.
– Какое обещание?
– Показать мне что-нибудь интересное. Еще стаканчик?
Глава 27. Кафе «Анталья»
День уже склонился к вечеру: солнце скрылось за горами, и с каждой минутой становилось прохладнее. Надо было как можно скорее найти место для ночлега. Лира шла к центру города, мимо жилых и офисных многоэтажек, правительственных зданий и банков. Вскоре совсем стемнело, и на смену солнцу зажглись нафтовые фонари у магазинов и яркие газовые лампы, сиявшие из открытых дверей и окон. Запахло мясом на гриле и пряным нутом, и Лира поняла, что проголодалась.
В первой же гостинице, куда она заглянула, ей отказали. Выражение суеверного ужаса на лице портье без лишних слов объяснило ей почему. Во второй гостинице тоже отказали, рассыпавшись, однако, в витиеватых извинениях и оправданиях. Это были маленькие семейные заведения на тихих улочках, а не огромные сверкающие дворцы, где останавливались члены правительства, мошенники и богатые туристы. Возможно, подумала Лира, стоит попытать счастья в одном из них… но при мысли о расходах ей стало нехорошо. На третий раз ей повезло больше – просто потому, что молодая женщина за стойкой не проявила ни малейшего интереса к ее особе. Равнодушно дождавшись, пока Лира поставит подпись и возьмет ключ, она тут же снова уткнулась в свой глянцевый фотожурнал. Только ее демон-пес вроде забеспокоился, тихо заскулил и спрятался за ее стулом, когда Лира проходила мимо.
Номер оказался тесным, душным и обшарпанным, но свет включался, а постель была чистой. Имелся даже крохотный балкончик, выходивший на улицу. Можно было открыть балконную дверь, поставить стул на пороге и спокойно наблюдать за происходящим внизу.
Лира ненадолго вышла, заперев номер, и вернулась с ужином в бумажном пакете – шашлыком из мяса и перца, хлебом и бутылкой какого-то неестественно яркого оранжевого напитка. Сев на стул перед балконом, она поела без особого удовольствия: мясо оказалось жестким, а питье – на редкость противным. «Зато с голоду не умру», – мрачно подумала она.
Улица внизу была узкая, но чистая и хорошо освещенная. Прямо напротив оказалось кафе; столики на веранде пустовали, но внутри было полно народу и горел яркий свет. В магазинах, тянувшихся вдоль улицы слева и справа от кафе, торговали всякой всячиной: обувью, скобяными товарами, газетами, курительным листом, дешевой одеждой и сластями. Прохожих было много. Очевидно, ложились тут поздно и с наступлением темноты жизнь только начиналась. Люди не спеша прогуливались, болтали с друзьями, сидели, потягивая кальян, или торговались с продавцами в лавках.
Лира взяла одеяло с кровати, выключила свет и устроилась поудобнее, чтобы наблюдать за ночной жизнью. Ей хотелось смотреть на людей с деймонами: она так истосковалась по этой целостности, которой сама была лишена! В дверях одного из магазинов она заметила полного, лысого коротышку с пышными усами, в просторной синей рубахе. Он стоял совершенно неподвижно, отступая только тогда, когда нужно было впустить покупателя внутрь или выпустить обратно. Его деймон – мартышка с мешочком арахиса в лапке, с громким, жизнерадостным голосом – бойко болтала и с самим хозяином лавки, и со всеми его приятелями, останавливавшимися перекинуться парой фраз. Похоже, у него не было недостатка в друзьях.
Следующим внимание Лиры привлек нищий, сидевший на тротуаре. На коленях он держал что-то вроде лютни и время от времени извлекал из нее пару тактов печальной мелодии, всякий раз прерывавшейся мольбой о милостыне. Женщина в черном хиджабе о чем-то беседовала неподалеку с двумя подругами, а их дети громко препирались между собой и таскали сласти с соседнего прилавка.
Лира заметила, что деймоны детишек исподтишка наблюдают за продавцом и предупреждают детей, как только тот отвернется, – а дети, метнувшись к прилавку, хватают, что подвернется под руку. Матери все видели и ничуть не возражали, спокойно забирали у детей сласти и продолжали разговор.
Время от времени показывалась пара полицейских – в шлемах и с пистолетами на поясе. Неторопливо проходя по улице, они осматривали все кругом. Люди старались не встречаться с ними взглядом. По пятам за полицейскими шли их деймоны – крупные, мощные собаки.
Лира задумалась о княжне, вспоминая ее историю. Интересно, как звали ту танцовщицу и можно ли отыскать ее фотограмму в архивах левантийских газет? И что вообще происходит, когда люди влюбляются? Лира слышала об этом от своих подруг и знала, что деймоны подчас могут серьезно осложнить дело, но если все складывается хорошо, то, наоборот, помогают углубить чувства. Иногда девчонке мог понравится какой-нибудь парень, но вдруг выяснялось, что их деймоны равнодушны друг к другу, а то и враждуют. А случалось и наоборот: деймоны страстно влюблялись друг в друга, а их людей разделяла неприязнь. Рассказ княжны открыл Лире еще один вариант судьбы, которая может постичь человека. Но неужели действительно так бывает, чтобы человек сначала лишь притворялся, что любит, а потом и в самом деле полюбил? Она снова окинула взглядом улицу, плотнее завернувшись в одеяло. Толстяк в синей рубахе теперь курил сигару, время от времени давая затянуться и деймону-обезьянке, сидевшей у него плече, и громко болтал с двумя приятелями, чьи деймоны передавали друг другу кулек с орешками, с аппетитом щелкали их и бросали скорлупки в сточную канаву. Нищий лютнист стал наигрывать другую мелодию и даже собрал скромную аудиторию: двое детишек глазели на него, держась за руки. Маленький мальчик и его деймон ритмично кивали, почти попадая в такт. Дети-воришки со своими мамами уже ушли, а торговец сладостями, так ничего и не заметив, методично складывал и растягивал кусок красно-коричневой помадки.
Мало-помалу настроение у Лиры поднималось. До сих пор она не до конца сознавала, что живет в постоянной тревоге, – но лишь потому, что тревога была разлита повсюду, в каждой частице мира. И вот теперь она рассеивалась, как тяжелые серые тучи, которые становятся все тоньше, разлетаются клочьями и, наконец, исчезают, открывая чистое, ясное небо. Лира почувствовала, что вся она, включая и отсутствующего Пана, становится на удивление легкой и свободной. А потом поймала себя на том, что размышляет о розах и Пыли. Улица внизу, под балконом, была насыщена Пылью до предела. Каждая человеческая жизнь порождала Пыль, а та, в свой черед, поддерживала и обогащала человеческие жизни. От нее все сияло, словно тронутое позолотой. Лира ощущала этот свет почти физически, и он принес с собой состояние, которого она не испытывала так давно, что успела совсем забыть, и даже немного насторожилась, когда оно пришло. Это была тихая убежденность, не требующая никаких доказательств, стоявшая за всеми случайностями и обстоятельствами, – убежденность в том, что все хорошо, все идет как надо. И весь мир – ее истинный дом, как будто ее берегут некие великие тайные силы.
Так она просидела целый час, забыв о времени, купаясь в этом новом, давно забытом настроении. А потом легла в постель и сразу заснула.
Пантелеймон пробирался на юг. И на восток. Точнее он сказать не мог. Он старался держаться у воды – бежать вдоль реки, по берегу озера или моря, неважно, лишь бы была возможность нырнуть и уплыть. Городов и деревень он избегал. Местность становилась все более дикой и безлюдной, и Пан понемногу сам дичал, как будто превращаясь в настоящую куницу. Забывая, что он человек.
Но на самом деле он был человек или, по меньшей мере, часть человека. И чувствовал себя так же, как Лира: несчастным, виноватым и невыносимо одиноким. Если он когда-нибудь увидит Лиру вновь, то побежит к ней со всех лап. А она – казалось ему – побежит ему навстречу, и наклонится, распахнув объятия, и они поклянутся вечно любить друг друга и никогда больше не разлучаться. И все станет так, как было когда-то давно… На самом деле Пан понимал, что не станет, что прошлое не вернуть. Но ему нужно было хоть за что-то держаться темными ночами, а кроме воображения, держаться было не за что.
