Кэйтлин Кирнан - Беовульф
— Хватит разговоров, Виглаф. Поторопись. День недолог. Что враг замышляет, мы не знаем.
Виглаф оставил его в окружении мертвых и умирающих. В сознании его все еще бушевали пожары, вздымались к небу столбы дыма, свистели в ночном небе громадные крылья.
* * *Дневной свет скупо просачивался сквозь узкие окна королевской опочивальни. Ни тепла, ни радости не было в этом свете. Предместья крепости все еще горели, высланные для тушения пожаров отряды докладывали о трудностях подавления пламени. Огненное дыхание вёрма превращало все, к чему прикасалось, в горючее, и пламя не удавалось сбить ни водой, ни землей. Горела даже сама земля, снег полыхал! Удалось лишь предотвратить распространение пожаров в крепости.
Король закрепил на себе нагрудный панцирь. Давно не надевал он воинское снаряжение, тяжкой ношей показалась ему кольчуга. Выбрал меч, щит, взял большой лук. Бросил взгляд на ложе, которое делил сначала с Вальхтеов, затем с другой женщиной… Женщиной? Она ему во внучки годилась. Но все это теперь не имело значения, отошло на второй план. Более не суждено ему делить ложе ни с женщинами, ни с девушками… Его ждет то, что бедный, свихнувшийся от горя, умирающий Унферт назвал «грехами отцов». Цена прожитой жизни.
«…Жизни, которую дала мне она», — подумал Беовульф, снял с крюка большой боевой топор и направился к двери.
Виглаф и офицеры уже получили указания короля по занятию позиций. Беовульф заметил в глазах Виглафа сомнение, вполне объяснимое для воина, сознающего силу такого противника. Но увидел он в глазах Виглафа и твердую угрюмую решимость.
Сняв с железного крюка тяжелый плащ, сшитый из медвежьих и волчьих шкур, он накинул его на плечи. Почувствовал на себе чей-то взгляд. Урсула стояла в дверях, глаза ее были заплаканы.
— Не оставляй меня… Пожалуйста…
— Ты свободна, — сказал он, стараясь, чтобы в голосе не проскользнули теплые нотки. — Найди доброго парня, молодого, здорового. Роди ему детей… сына роди.
Она подошла вплотную, и Беовульф принял в заскорузлые свои ладони ее нежное лицо.
— Сделай как я прошу, дитя. Я йе хочу идти в бой, зная, что ты плачешь по отжившему свой век, обреченному старику.
— Мне никто не нужен. Кроме тебя, государь.
— Я не таков, каким ты меня воображаешь, Урсула.
— Ты король Беовульф. Великий воин, герой. И я знаю, что это так.
— Ты знаешь легенду. Знаешь то, что воспевают скальды.
— Я верю… — начала Урсула, но Беовульф зажал ей рот, не желая больше ничего слушать.
— Тогда ты такая же дура, как и все они, — намеренно грубо оборвал он ее. Урсула вспыхнула, оттолкнула его и выбежала, прижав к губам крепко сжатый кулак.
Беовульф проводил ее взглядом, вздохнул, отвернулся и посмотрел на свое отражение в отполированном щите.
— Старый пес, — обратился он к самому себе. — Отправляйся за своею смертью.
— Пожалуй, ты прав, муж. — Беовульф обернулся и увидел стоящую в открытой двери королеву Вальхтеов. Ее меховой плащ, лицо и волосы были измазаны сажей и кровью умирающих. — Да, муж, ты действительно усталый старик. Надев доспехи молодого Беовульфа, моложе не станешь.
— Женщина, тебе нечем больше заняться? Хочешь посмеяться надо мной? Займись лучше со своим попом благотворительностью во имя вашего плаксы милосердного, Христа Иисуса Спасителя.
Вальхтеов зашла в колшату и закрыла за собой дверь.
— Почему бы тебе не провести остаток дней с этой милой девочкой. Пусть нашим спасением займется, как прежде, какой-ни будь молодой герой, пришлый, с чужих берегов. Свион или фриз. Дуралей, ищущий славы и золота. Новое время — новые дурни, но все повторяется снова и снова… Новые дурни, но древние глупости.
Беовульф смотрел на нее, чувствовал исходящий от нее запах сажи.
— И начать все снова, весь кошмар? Нет. Сначала Хродгар, затем я. Хватит. Надо положить этому конец. И я этим займусь. Я должен с нею покончить, разорвать кольцо.
Фиалковые глаза Вальхтеов, не померкшие с возрастом, глядели на него так же пристально, как его глаза смотрели на нее. Она подошла вплотную. Во взгляде ее появилось что-то давно позабытое.
— Она… красавица? — В голосе королевы слышался тщательно скрываемый гнев. — Беовульф, неужели есть на свете красота, ради которой можно допустить все то, что ты видел сегодня?
— Я мог бы соврать. Мог бы сказать тебе, королева моя, что приобретенная с годами мудрость научила меня, что никакая красота не стоит таких жертв. Мог бы сказать, что проклятая морская ведьма меня околдовала, заставив вообразить, что она красива. Но зачем? Да, Вальхтеов, она прекрасна настолько, что забываешь обо всем и всем готов пожертвовать. Ради такой красоты боги Асгарда могут пожертвовать собой.
— Боги… — презрительно скривила губы Вальхтеов.
— Да и твой худосочный Иисус соскочил бы ради нее со своего римского креста, ради ее любви, ради того, чтобы только взглядом встретиться с такой красавицей.
— Языческое богохульство!
— Что ж… я ведь так и останусь королемязычником и правильного вашего христианского богохульства освоить уже не смогу.
— Еще не все потеряно. Ты можешь встретить врага крещеным. Священник…
— Ничего от меня этот твой ирландский козодер не дождется. И так сколько народу перепортил своим бредом о грехах, спасении и вечной жизни в небесах. Нет, я уж лучше останусь при своих старых богах, которым доверяли отцы и деды. Если уж что и поджидает меня после этой жизни, так лучше я усядусь на пиру Одина, если заслужу. Или же с дочерью Локи[71] в ее гнусном жилище на берегах Гьёлль[72].
— Ты все еще в это веришь?
— За шесть десятков лет ничего лучшего не слышал, во всяком случае. Веселее бреда твоего овцелюба в красной рясе, — ехидно ухмыльнулся Беовульф.
Вальхтеов шумно, возмущенно вздохнула. Беовульф поскреб бороду и посерьезнел.
— Государыня моя, не хочу расстаться с тобою после гневных и горьких слов. Знай, что я глубоко сожалею, раскаиваюсь в тех страданиях, которые принес народу страны. Дураком я был.
— Молодым дураком, — сказала она, и в голосе ее не звучал более упрек.
— Теперь я старый дурак. — Он замолчал, вспомнив время, когда эта сильная женщина сама была почти девочкой. — Я всегда любил тебя, моя королева.
— И я всегда любила тебя, — прошептала она, чуть заметно улыбнувшись. В глазах ее выступили слезы.
— Она еще дитя, — сказал Беовульф. — Не тронь ее, когда меня не станет.
— Она уже давно не дитя, — возразила Вальхтеов. — И тебе пора бы это понять. Но не беспокойся, муж. Я не причиню ей вреда. И она это знает. Для нее всегда найдется здесь место, если она сама этого пожелает.
