О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
— То-то же. Бабами болтливыми бывают и женщины, и мужчины, однако не всегда и только по своей воле. Больше не сбалтывай. Я предупредил. — Снег вытянул к потолку мизинец, в знак того, что предупреждение повторено уже не будет, и заерзал на лавке: — Наливай давай.
Мотона знала порядок: выговор прошел — и до новой оплошности никаких туч не будет, Снег ни за что не станет повторяться, до вечера упреками пилить.
— Ф-ух! Боги с нами! Пока готовила, да надышалась, да напробовалась, и есть не хочу. А только это… Нет, положу себе половинную от вашего, успокоюсь. Так это… эти-то деревенские погодники — ничего и не правильно у них! У кого снег обещает, он так и в солнечный день на снегопады показывает, стоит, а у кого смеется, он и в метель смеется. И толку нет. А наш-то — всегда правду показывает! Вон что!
Лин продолжал есть, как ни в чем не бывало, будто и не слышал похвалы, но уши у него покраснели.
— Гм… Пожалуй. Ты как накладывал? Мыслями?
Лин уже знал, что заклинания накладываются по-разному, когда словами, когда с помощью предметов, или вообще молча, руками… А он — просто подумал, захотел, чтобы Погодник — погодником был… Вот и получилось.
— Угу. Я только подумал, а он… сам…
— Что подтверждает мою мысль о неплохих твоих способностях. Будем учиться дальше. Тот же и Погодник… Жиденько твое заклинание, если покопаться в нем: до весны он, может, и дотянет, если Гвоздик его на куски не растащит…
— Не растащит.
Гвоздик первым почуял грозу: только что сидел рядышком с Лином и совершенно равнодушно провожал глазами каждый кусок, уходивший навсегда с обеденного стола, каждую ложку с похлебкой… Вот только слюни подбирать забывал… и вдруг — шмыг под стол, и к Лину, к ногам прижался.
— Угу. И ты тоже со мною спорить захотел? Перебиваешь? — Снег отложил ложку на салфетку. — Перебивать мои слова учишься?
— Нет. Я не спорю, Снег! Честное слово, не спорю. Я только за Гвоздика слово замолвил! Он же сам не умеет. Я не хотел перебивать!
Снег сплел пальцы обеих рук в единый кулак, стукнул им перед собою, продолжая грозно молчать.
— Я ведь даже и не думал про весну, я ведь ее не видел, здешнюю, а Гвоздику я строго-настрого скажу, чтобы не нападал на Погодника.
— Гм… Кого-то ты мне напоминаешь. Это как заноза во мне сидит, который уже месяц! Совершенно точно напоминаешь. — Снег расплел пальцы и снова взялся за ложку. — А вспомнить не могу. Оттого-то и раздражаюсь лишнего. Что — позорно весьма не только для убеленного годами отшельника, но и вообще… Хороша похлебка, разве что жирновата самую малость.
— Какое мясо добыли, из такого и варю. — Мотона легко управилась с половинной порцией и потянулась накладывать добавку. На стук поварешки выглянул из под стола и Гвоздик.
— А напоминает-то — по-добру или по-худу? Как раз и в память придет, если поймешь — так, или напротив?
— Не знаю. И так вроде и эдак бывает. Людей-то я много в своей жизни перевидал, самых разных сословий и причуд, и белых, и рыжих, и… Короче говоря, дружище Лин, если будешь лениться — то все твои способности и знания растают, едва лишь обстановка переменится, подобно замерзшей воде, попавшей в жаркий полдень. Погодник твой — забавным вышел. Думаю, каждую зиму такой лепить можно, только отныне с правильными заклятьями, тщательно, а не гусям на смех. Единственный недостаток… — Снег ухмыльнулся и покрутил головой… — Если бы мои старые товарищи увидели, что в жилище моем, и с ведома, с позволения моего, изготовлен идол в честь богини Погоды… Насмешкам и подковыркам бы не было конца… Впрочем, что мне их насмешки?
— А точно! О-ах-х… А я и не подумала! Самой богине Погоды Лин угодил! Вот как! Вот счастье-то!
— Цыц. Мотона, ты в сто раз краше, когда молчишь. К сказанному не возвращаемся, но — что ты сейчас-то мальчишке голову дурью забиваешь? Кому нужна благосклонность этой шкуры? Богиня… Какая она богиня? Самая пустая из богинь, шалава.
Мотона укоризненно закачала щеками, и Снег сбавил тон:
— Никогда в жизни моей… Ни единого раза в своей жизни я не пытался добиться ее благосклонности дарами или молитвами. Во-первых — бесполезно, а во-вторых суетно, ибо я не барышник, не наемник, не игрок и не простит… Гм… Но — пусть стоит Погодник. Мелкую пользу приносит, а пересудов я не боюсь.
Еще через две недели Мотона пришла печь хлеб, а за работой и сообщила, что «все опять поменялось». Дескать, начав лепить погодников, люди потянулись было носить дары и жертвы в полуразрушенный храм богини Погоды, в соседнее село, да занесли туда забаву: погодников по дворам лепить. А сами-то потаскали дары, да и устали жертвовать, потому что никакого толку от тех даров не обнаружилось. Вот и брошены погодники — одним только детям на игру и потеху, а дети только ломать горазды, сберегать не научены еще, и в сохранности поэтому осталось на всю деревню идолов едва ли на пальцах одной руки перечесть, все остальные — опять в снег раскиданы.
— Ну а сколько их, тетя Мотона? Четыре или пять? Я же тебя учил. Покажи на пальцах?
— Откуда я знаю? Что люди сказали — то и повторяю. На пальцах одной руки, — говорят.
— Тогда — пять. Вот смотри, тетя Мотона… Да ты на руку смотри: один, два, три… четыре пять. Кому я показываю? — Лин весь в досаде: никакие попытки передать Мотоне хотя бы часть усвоенных им знаний к успеху не приводят.
— Некогда, Лин, да и руки — видишь в чем… Тесто доходит, передержать боюсь. Ты мне потом покажешь. А только люди правильно говорят: тысячу лет все без грамоты жили, да еще и получше нашего получалось. Вон ведь какой весь бледный от своей учебы. Старый-то скоро вернется? Когда обещал? На-ка, съешь хворостинку, пока горячая.
Хворостинками Мотона и Лин зовут потеки и длинные брызги от сдобного теста, которые всегда образуются на противне во время выпечки хлеба. Хлебу еще доходить в очаге, а хворостинки уж готовы: золотая корочка потрескивает, словно говорит: добывай скорее, не то уголёчком стану!
Все лучшие хворостинки достаются, конечно же, Лину, перепадает и Мотоне, а случается, что и Гвоздику. Мяса и жира в хворостинках нет, но Гвоздику почему-то нравится ими хрумкать. Снег же никогда не присутствует в доме, когда хлеб печется: считается в народе, что если хлебы женщина печет, то мужчинам старше пятнадцати нельзя на это смотреть, иначе хлеб вкус утратит.
— И чего, спрашивается, ребятенка ерундой мучить? Лучше бы на охоту с собой взял, ножей-то свободных в доме полно!..
Лин вздыхает: да, конечно, взрослым быть хорошо! Снег встал себе на лыжи, никого не спросясь, — и в лес, за зимними ягодами, а может быть и поохотиться, а ему как маленькому на лавке сидеть да заклинания зубрить. И того хуже — названия трав запоминать, коих великое множество в здешних лесах и полях, и почти все образцы в пещере имеются, в темной сухой кладовке, в виде засушенных пучков. Хорошо хоть Гвоздик не бросил друга в беде, рядом вертится, а ведь любит леса и охоту — пуще, чем Лин! Гвоздик очень вырос за полгода, почти со взрослого волка в холке стал, а в длину — и обогнал бы любого из них. Да только Гвоздик не волк, ему еще расти и расти, а созревают охи-охи медленно, взрослыми становятся на четвертый год. Зато и живут, не в пример волкам, по пятьдесят лет и долее. Лапы у охи-охи мощные, толстые, кажутся коротковаты в сравнении с туловищем, но в скорости бега охи-охи не уступят ни волкам, ни церапторам. А уж свирепостью в битве — и не тягайся: бегите быстро, волки, оборотни и церапторы, спасайте шкуры, клыки и когти, охи-охи на охоту вышли! Ого, какие клыки у Гвоздика, даром что малыш!
