В Бирюк - Обязалово
— Ноготок, помнишь Мара мазь делала. Для выведения волос.
— На верхней полке, в углу.
— Смажь-ка ты ей… волосистые поверхности. Что-то твоя дама… шерстистая сильно.
Мара, как я понимаю, использовала кое-какого наработки местной кожевенной промышленности под названием «серная печень». Какая-то смесь полисульфидов разных металлов. Я подумывал заменить для своих холопов и смердов брижку — смазкой. Производительность труда повышается.
Но уж больно едучая хрень получилась — при смеси с водой даёт щелочную реакцию вплоть до химического ожога. Нужно промывать и промывать. А вот как средство для пытки… идея применения едких химикатов показалась Ноготку интересной.
Дама начала возмущаться, но не долго — поленце, вставленное в отработанное уже ротовое отверстие, обеспечило необходимое регулирование громкости. А минуты через три, когда в самом деле запекло, даже и до Великой Княгини дошло, что обещаемые ею казни будут сильно потом, а вот прямо сейчас случаться трудно поправимые повреждения её сильно аристократического и невыразимо высокопоставленного любимого белого тела.
Ну почему у хомосапиенсов так плохо и с воображением, и с простым логическим расчётом? Пока что-нибудь не сломаешь — не понимают.
Утверждение из «Кавказской пленницы»: «Или я веду её в ЗАГС, или она ведёт меня к прокурору» — абсолютно очевидно. Я могу выпустить её только в сломленном состоянии. Ну хоть прикинься — нет, пыжится изображать императрицу.
«И там шальная императрица
В объятьях юных кавалеров
Забывает обо всем…»
Мы с Ноготком, пожалуй, тянем на пару «юных кавалеров». Если нас смешать и пополам поделить. Но — «забыла»? — Теперь вспоминай:
«Ночь прошла ночь прошла снова хмурое утро
Снова дождь снова дождь непогода туман
Ночь прошла ночь прошла и поверить мне трудно
Так закончен последний роман!».
Хоть и трудно, но придётся «поверить». Что поиск приключений оказался успешным, желание «сделать назло» — исполнилось. Выполнилось и перевыполнилось. А «эпилог» к сегодняшнему «роману» может быть только один — чистый лист бумаги, полное гарантированное молчание.
Наконец, я услышал и ожидаемый скулёж, и формулу покорности, и «господином» назвала, и ручку облобызала. Можно отвязывать.
— Сними-ка серьги да подари своему трахальщику. Сама, сама. За труды его тяжкие, а также в знак глубокой любви и таковой же благодарности.
Учитывая несколько фанатичную любовь части дам к украшениям — очередная проверка на прогиб. Серьги у неё знатные: золотые эмали выполненные в перегородчатой технике. С изображениями святых Бориса и Глеба в обрамлении зелёных листочков. Типично суздальская вещь, может даже — подарок покойного Гоши. Он свой замок в Кидешме построил на том месте, где, идучи в Киев, встречались князья-мученики, одни — из Ростова, другой — из Мурома.
Сама сняла, сама подала. Фольк так и говорит: «Для милого дружка и серёжка из ушка».
С поклоном и благодарностью. Сквозь скулёж и слёзы. Кажется, мы со щелочью доломали византийку.
Сколь мне сведомо, сиё моё «заклятие» сработало не единожды. В первый раз — когда, обнаружив в Киеве беременность Великой Княгини, князь Андрей сыск вёл. Она про нас ни словечка не сказала, грех свой на покойного мальчишку-лютниста свалила. В другой раз — когда сыновей своих назад на Русь отпускала да про меня вспомянула. В третий — когда я дела наши южные закручивать начал. Тогда её Комнин к себе вызывал, об князе Андрее да обо мне расспрашивал. И ещё случаи были. Но об том — после скажу.
— Ноготок, промой её хорошенько.
— А воды-то… в ведре на донышке.
Факеншит! Пугать — одно, калечить — другое.
— Так помочись на неё!
Мочевина, вроде нейтрализует щёлочь? Я ракетой взлетел с пустым ведром на третий этаж. И замер, ощущая шеей холод стали.
— Кто?
— Ф-фу. Чарджи. Ну ты меня испугал. Твоя… сударушка где?
— Тут. А ты чего как конь от волчьей стаи — галопом носишься?
— Ведро. Отдать Сухану. Сменить его на посту. Ему — набрать воды, идти с поспешанием сюда, вниз в застенок. Алу на завалинке сидит — погнать спать. Быстро.
Алу… ну просто лишние уши мне сейчас… Замена… Торку я верю. Но «мертвяку» доверяю больше.
— Сударыня, твоя госпожа нуждается в твоих услугах. Пошли, я посвечу.
В карманах у меня ничего нет. Потому что в «Святой Руси» — и карманов не шьют. Всё на поясе, в кошеле. Но, раз уж я сделал потайные карманы-газыри, то добавил по пустому отделению. Железная «зиппо» размером с ладонь во внутреннем кармане — обеспечивает приличную защиту печени. Чисто на всякий случай.
Кремешком щёлкнул, баба ахнула. Эта, вроде, по-миловиднее госпожи своей. И вот так всегда: этому Чарджи — всю дорогу мёд, да ещё и ложкой.
Мне без служанки не обойтись: не знаю, как это великокняжеское тряпьё на дуру надеть, не знаю, где она ночевать встала. Кто-то должен отвести её и обеспечить первую помощь до утра. Ну, там, воды подать… Блин! Куда эти сони подевались! Сожжём нахрен императрице лобок с промежностью!
Нам пришлось использовать всю накопившуюся во всех наличных организмах мочевину, прежде чем спокойный, как всегда, Сухан притащил ведро воды. Локально промываемая княгиня только поскуливала под причитания своей служанки. Наконец, кое-как одетую, мы вытащили её наверх.
Факеншит! Надо лифт делать. Если у меня тати да разбойники косяками пойдут — заморюсь таскавши.
Мы уже выдвинулись в темноту двора, когда я услышал за углом детские голоса. Вот только мне этого сейчас… Служанка с Ноготком и Суханом потащили нестоящую на ногах, хотя и совсем трезвую уже, императрицу в сторону. А я шагнул навстречу разгорающейся детской ссоре.
Карманный огнемёт — великая вещь. Голубенький спиртовой факел ослепил собеседников и позволил мне развернуть их так, чтобы они лишних во дворе не увидели.
Двое мальчишек спорили между собой — куда идти. Рядом стояли два монаха в годах.
— Что не спиться, уважаемые? В такое время только бесы, тати да влюблённые по Руси гуляют.
Мальчишек я узнал — княжичи. А попы, похоже, «кормильцы». Воспитатели. В прежние времена к княжичам приставляли учителей из воинов. А тут вот — «монаси». О времена, о нравы… Куда катиться мир…
Разговаривать с деревенщиной-посельщиной для княжичей и их надзирателей было, явно, невместно. «Земской баран» по определению может только мекать. А уж на его вопросы отвечать…
Менее всего здешние социальные абсолютные истины укоренились в самом младшем. Семилетний малыш запрокинул голову, явно подражая Боголюбскому, и сообщил:
