Кристофер Банч - История воина
Гэмелен расхохотался, и якобы глубокая печаль адмирала выставилась настоящей глупостью. Пират вспыхнул, сжал кулаки, но сдержался и ласково мне улыбнулся.
– Значит, вы отказываетесь сражаться? – напрямик спросила я.
– Вовсе нет, – ответил он, и его улыбка мгновенно пропала. – Я просто говорю, что, если приказания будут исходить от вас, мои люди не станут им следовать.
– А если от вас?
Холла Ий улыбнулся торжествующе.
– В этом случае будут.
Я резко поднялась, опасаясь, что Полилло окончательно взбесится. Признаюсь, тогда я задумала играть по своим правилам.
– Мы еще обсудим этот вопрос? – спросил Холла Ий, когда мы уходили.
– Конечно, – ответила я. – Обязательно обсудим, адмирал.
Я постаралась улыбнуться зловеще и вышла.
В мое время молодые солдаты играли в казармах в одну игру. Она называлась «побеждают проигравшие» или просто «хромота». Играли двое. Играли обязательно босиком. Весь инвентарь состоял из двух ножей. Противники вставали друг от друга в двух шагах. Цель игры – воткнуть нож в землю как можно ближе к ноге соперника и не порезать ее. Каждому давалось три попытки. Проигрывал тот, кто первый промахивался, естественно. Мы играли на деньги, на дежурства и караулы, а однажды – чтобы разобраться в любовном треугольнике. Победительница потеряла в состязании часть большого пальца, и об игре узнало начальство. Ясное дело, игру запретили.
Примерно такая же игра завязалась между мной и Холлой Ий. Мне предстояло споткнуться первой. Я лишалась права командовать.
Признаюсь, писец, когда я, уходя из его каюты в ту ночь, улыбалась зловеще и многозначительно, я блефовала. Но я никогда не блефую зря. Видишь ли, именно я тогда проиграла в этой последней игре в «хромоту». Не надо исподтишка смотреть на мои ноги. Я сумела сохранить все свои пальцы.
Наша окончательная ссора с адмиралом была отложена на довольно долгое время. И все из-за Гэмелена.
Через два дня после совещания мы попали в полосу густого тумана. Боясь потерять друг друга, мы остановились. Я приказала подавать сигналы рогом. Приходилось ждать и молиться, что туман остановил Кихата тоже.
Гэмелен вызвал меня в свою каюту. В его волшебной жаровне горел веселый огонек.
– Садись, выпей бренди со стариком, – сказал он.
– Мне надо быть на палубе, в карауле.
– Ерунда, там нечего видеть. Если они решат напасть, мы обнаружим их, когда они уже начнут резню. Садись, я тебе расскажу, как закончить гонку в нашу пользу.
Я неохотно подчинилась, одним глотком осушила бокал, налила еще. Я до сих пор не могла избавиться от видений призрачного мира, который явился ко мне тогда, когда я впервые произнесла заклинание. Я чувствовала себя так, словно я тону, словно меня увлекает в пучину водяной демон, который с каждым часом становится все сильнее. И, к своему ужасу, я понимала, что не хочу сопротивляться. Пучина манила меня, соблазняя волшебными тайнами. Примерно то же самое я ощущала много дней назад, когда смотрела на карту западных морей и страстно желала знать, что лежит за ними.
Гэмелен порылся в складках своей одежды и вытащил перо, которое он оторвал от жезла Кихата. Неловко он протянул перо мне.
– У нас есть кое-что, что принадлежит королю дикарей. То, что он ценит больше всего на свете… – Я взяла у него перо дрожащими пальцами, зная, как он закончит фразу: – …его мужество.
– Я знаю, чего ты хочешь, маг, – сказала я. – И я не могу и не хочу этого делать.
– Ты что, боишься магии, Рали? – спросил он.
– Ты сам об этом знаешь, – ответила я.
– Я не знаю. Расскажи, в чем дело?
– Найди кого-нибудь другого.
– Больше никто не подходит. В чем же дело?
И я рассказала ему.
Эта история не имеет ничего общего с трагической смертью Халаба. Я никому не рассказывала ее, за исключением Отары, а она мертва. Поэтому записывай внимательно, писец. Я рассказываю тебе эту историю только потому, что обещала говорить правду.
Я рано стала женщиной: менархе наступило в десять, к одиннадцати годам у меня уже была грудь, крутые бедра и оволосение на лобке. Тело мое расцветало, а душа оставалась детской. Я много думала о сексе, и это угнетало меня, потому что я связывала свои мечты с мужчинами. На меня часто накатывала горячая волна желания, но если в таком состоянии я видела мужчину, меня тошнило. Все в мужчинах мне внушало отвращение: бороды, грубые формы тела, неприятный запах.
Однажды летом, когда мне было двенадцать, мы гостили у моего дяди. У него было собственное поместье с хорошим садом, оливковыми деревьями, он держал коз. Я ела вдоволь черных оливок, козьего сыра, прекрасных сладких помидоров и лука с хлебом. Однажды после завтрака мы с моим кузеном Вереном отправились в горы, чтоб посмотреть на коз. Верену было пятнадцать, и, хотя он подрос с тех пор, как я видела его последний раз, я все равно была выше и сильнее его, поэтому мы часто ссорились и мирились. Погода стояла прекрасная в тот день, легкий задумчивый ветерок доносил с горных пастбищ аромат цветущих трав.
Мы съели все, что у нас было, напились из ключа, бившего из-под старого дуба, и улеглись в тени деревьев. Приближался полдень, и было жарко. Цикады звенели где-то в траве, изредка над нами пролетали птицы, с гудением на цветок садился шмель. Воздух был насыщен ароматами диких роз и тмина, который начинал цвести.
Верен начал рассказывать глупые истории, я смеялась, а потом он начал щекотать меня, а я – его. Мы забыли, что уже почти взрослые, смеялись до резей в животе, катались по траве и боролись.
А потом детство кончилось. Юбка моя оказалась задранной, трусы он с меня стащил, раздвинул ноги и взобрался сверху. Я пришла в себя и оттолкнула его. Он стоял на коленях с расстегнутыми брюками, и я увидела его член – большой, как у взрослого мужчины, он наливался силой. Меня начало тошнить.
– Убирайся! – потребовала я.
Но Верен упал на меня, схватил меня за руки и завозился, пытаясь силой овладеть мною. Я боролась, и мне удалось высвободить одну руку. Я ударила его изо всей силы, вырвала вторую руку, сбросила его, но тут почувствовала страшный удар по голове.
– Прекрати драться! – закричал он. В его руке был зажат камень.
Я закричала от боли и ярости. Я бросилась на него, он еще раз ударил меня камнем, а потом… я убила его, сама не знаю как.
Да, писец, я убила своего двоюродного брата. Да, я говорю о Верене Антеро, и я знаю, что ты думаешь. Я приказываю тебе молчать и записывать все точно.
Верен был на мне, ударил камнем, а в следующее мгновение я стояла на ногах, а он лежал на земле, со сломанной шеей, в его мертвых глазах застывший страх и боль.
