Константин Соловьев - Урод
Тигир не дал ему ответить.
– Пошли. Я оставил за старшего Стира, а он парень молодой, еще выкинет чего… Теперь загонять будем мы. До рассвета Эно нам надо забить еще десяток. Давай поднимайся, времени у нас немного.
В тот Урт удача следовала за ними. Они накрыли небольшой выводок молодых карков почти сразу же, и на этот раз добыча была весомей. Молодые хищники, нелепо вихляя гибкими телами, неслись прямо на копья, удары их хлыстов лишили несколько загонщиков пальцев, но и только. Погибший был лишь один – он слишком рано наклонился к упавшему карку, считая того уже умершим. Карк, лишь оцепеневший от боли, взмахнул сразу всеми щупальцами-хлыстами. После боя загонщикам пришлось потратить порядочно времени, чтобы собрать все, что осталось от неудачливого охотника.
Крэйн бежал вместе со всеми загонщиками отряда, потрясая над головой оружием, хлопая руками по бокам и издавая крики. Но слова Тигира, сказанные во время короткой минуты отдыха, не имели к этому никакого отношения – просто волна всеобщего безумия, захлестнувшая людей и заставившая их бежать сквозь синюю степь и кричать, выплескивая в воздух все накопившееся напряжение недолгой битвы, страх, ненависть и надежду, коснулась и его.
Он бежал, какое-то мгновение полностью слившись с оглушительно визжащим и рокочущим комом человеческих тел, выплескивая из себя рваные нечеловеческие звуки. Поддавшись единому порыву, загонщики в тот момент сами казались стаей обезумевших животных, они бежали и кричали, и размахивали оружием до тех пор, пока не стали падать от изнеможения прямо на землю и впереди не появилась высокая фигура Тигира, машущая руками.
– Добыча, – осклабился тот, потрясая над головой двумя отрубленными под корень хлыстами. – Пятеро наши! Одного упустили, но подранок – далеко не уйдет…
Наваждение закончилось, Крэйн без сил опустился на траву и, чувствуя кожей слизкую пронизывающую прохладу рассвета Эно, впервые подумал о том, что может уже никогда в жизни не увидеть Алдиона. Картина, стоявшая у него перед глазами, была настолько отталкивающа, невероятна и несовместима со всеми воспоминаниями прошлой жизни, что высокие стены Алдиона и башни тор-склета впервые подернулись полупрозрачной дымкой.
Они были далеко и, глядя на потных, уставших, вымотанных до предела людей в грязных лохмотьях, лежащих кто где, побросав оружие, Крэйн с неожиданно накатившей щемящей тоской, похожей на холодные предрассветные лучи, вдруг понял, что мир, порождением которого был он сам, может навсегда исчезнуть. И останутся только эти грязные уродливые морды, затхлый запах от мочи и крови на лохмотьях. Мысль эта, пронзившая его по позвоночнику длинной зазубренной иглой, была настолько проста и в то же время невероятна, что подавленное тело оцепенело, и Крэйн не отреагировал даже тогда, когда кто-то из загонщиков похлопал его по плечу, проходя мимо.
Деньги они получили сполна, восемь сер на всех, да по одному каждому – новых, с не стершимся еще гербом Триса. На всех не делилось и остаток Тигир ссыпал в свой тулес. Спорить с ним никто не стал. Деньги, причитавшиеся погибшим, без спора разделили промеж остальными.
Вымотанные загонщики с побледневшими лицами разбрелись, как только Тигир с ними расплатился, большая их часть, не теряя времени, направилась в трактир.
– Стой, – бросил Тигир Крэйну, когда тот собирался уходить, и придержал его за плечо. – Это тебе.
В подставленную ладонь скатилось пять кубышков. Тигир подмигнул.
– Это что?
– Привесок. Наниматель был доволен сегодняшней охотой и накинул еще десятку поверх. Восемь карков за Урт – это неплохой итог, а наш хозяин, вероятно, решил немного подкормить свору… Хотя бы до конца сезона.
Крэйн зажал деньги в кулаке. Острые грани сер резали кожу, но их прикосновение было приятно. А ведь немногим ранее эти жалкие крохи способны были разве что вызвать презрительную улыбку на его лице.
– А ты решил подкормить меня?
Узкое хитрое лицо Тигира разошлось в широкой белозубой улыбке, обрамленной узкой полоской розовых губ.
– Хороших людей стоит подкармливать, парень. Смотри, останешься со мной до конца сезона – получишь в сотню раз больше.
– Думаешь, я буду участвовать и дальше?
– Вижу. Ты не из тех, кто ищет полдесятка сер на кувшин фасха. Оставайся загонщиком и вряд ли пожалеешь. На рассвете Урта – опять возле вала. Приходи.
– Я подумаю.
– Ну так думай.
Тигир повернулся и неторопливо зашагал куда-то к центру. Крэйн остался один.
Лекарь встретил его без удивления, лишь приподнял тонкую острую бровь.
– Нагулял ума, бродяга?
Вместо ответа Крэйн высыпал деньги на стол. Не теряя времени, лекарь достал несколько невысоких толстогорлых бутылочек из дешевого темного стекла и, вынув деревянные затычки, принялся осторожно смешивать их содержимое в неглубокой мисочке, наполняя воздух глубоким тревожным запахом, в котором было что-то от запаха травы. Крэйн следил за его действиями молча, машинально теребя нарывы на лице.
Смесь оказалась отвратительной. Щеку залило жидким огнем, кожа, казалось, стала съеживаться.
– Печет? – без всякой жалости спросил лекарь, глядя на него сверху и набирая специальной лопаточкой новую порцию мази. – Это нормально. Если бы излечение болезни было бы всегда приятно, у меня в пациентах был бы весь город. Терпи.
Крэйн терпел, хотя от боли темнело перед глазами.
Окончив процедуру, лекарь закрыл свои бутылочки и вытер чистой тряпицей инструмент.
– Приходи через два Эно, – сказал он. – Оплата та же. Думаю, понадобится не меньше десяти раз.
Крэйн смолчал, стиснув зубы. Десять раз! Но Ушедшие, если у него снова будет человеческое лицо…
– Я приду.
Забравшись в пустой колодец, Крэйн уснул. Во сне к нему снова явился ворожей. Он скалился, обнажая кривые мелкие зубы, и взгляд его казался мертвым, лишенным жизни, как потрескавшаяся глина в русле пересохшего ручья. Волосы, бесцветные и казавшиеся сухими волокнами дерева, спадали на его лицо двумя широкими волнами. Крэйн не помнил, что происходило во сне, но проснулся он покрытый холодным липким потом, а сердце сдавленно и натужно стучало. Ворожей преследовал его даже после смерти.
– Ты меня не достанешь, – сказал Крэйн ему сквозь зубы. – Я вылечусь. А ты – всего лишь жалкий вздор.
После уверений лекаря, который считал настигшую его напасть хоть и тяжелой, но все-таки болезнью, не имеющей ничего общего ни с ворожбой, ни с проклятиями, в это верилось сильнее. События далекого Урта в хлипком склете старика утратили четкость, покрылись твердой коростой, сквозь которую уже не так отчетливо слышался скрип царапающего доски пола лезвия. Даже лицо ворожея, которое, как казалось Крэйну, врезалось в его память намертво, постепенно забывалось, от него остались лишь зыбкие контуры, нечеткие, как тяжелый утренний туман. Но взгляд сумасшедшего старика все не забывался, рождая при каждом воспоминании неприятную тягучую дрожь внутри. За всю свою жизнь Крэйн не боялся никого, много раз ему приходилось быть на полулокоть от смерти, но он чувствовал, что если бы судьба позволила ему переиграть тот Урт, из-за которого он сейчас, грязный, ободранный и голодный сидит в пересохшем колодце в чужом городе, он бы покинул проклятый склет со всей скоростью, на которую был бы способен хегг.
