Дэвид Геммел - Сумерки героя
— Делай как она говорит, — вмешался Ниаллад — Я помогу тебе.
— И поторопитесь, — сказала Кива. — Меч Ю-ю снова загорается.
Глава 8
Шардин, священник Истока, был известен своими зажигательными проповедями. Его мощный, раскатистый голос мог наполнить помещение любой величины, излучаемое им обаяние привлекало к Истоку толпы новообращенных. Как оратору ему не было равных; будь в мире хоть какая-то справедливость, его давно бы сделали настоятелем. Но несмотря на столь выдающийся дар, его карьере мешал один маленький недостаток, которым мелкие умишки не переставали тыкать ему в глаза.
Он не верил в Исток.
Двадцать лет назад, полный юношеского пыла, он избрал для себя поприще священника. О, тогда он веровал! Его вера преодолевала все: войну и болезнь, голод и нищету. И когда занемогла его мать, он отправился домой, зная, что Исток услышит его молитвы и исцелит ее. Приехав в родовое поместье, он поспешил к ложу больной и обратился к Истоку с мольбой внять рабу своему и коснуться болящей своей целительной силой. После этого он приказал готовить пир, чтобы отпраздновать предстоящее чудо.
Мать скончалась еще до заката, в муках, кашляя кровью. Шардин, сидя около нее, смотрел на ее мертвое лицо. Потом он спустился вниз, где слуги раскладывали на столах серебро. В приступе ярости Шардин перевернул столы, расшвырял посуду и распугал слуг.
Сам же он убежал в ночь, воплями изливая свой гнев под звездами.
Он остался на похороны и даже прочел заупокойную молитву над могилой матери, упокоившейся рядом с мужем и двумя умершими в младенчестве детьми. После этого он отправился в Николанский монастырь, где настоятелем был его старый учитель Парали. Обрадованный старик обнял и расцеловал ученика.
«Скорблю о твоей потере, мой мальчик». — «Я воззвал к Истоку, и он не ответил мне». — «Он не всегда отвечает. Или отвечает нежелательным для нас образом. Но ведь это мы служим ему, а не он нам». — «Я больше не верю в него», — признался Шардин. «Ты уже не раз видел смерть, — напомнил Парали. — Ты хоронил грудных младенцев, детей и их родителей. Почему же в те времена вера твоя оставалась крепкой?» — «Речь шла о моей матери. Он должен был спасти ее». —«Мы рождаемся, живем краткий срок на земле, а потом умираем. Таков порядок вещей. Я хорошо знал твою мать. Она была хорошей женщиной, и я верю, что теперь она пребывает в раю. Будь благодарен за ее жизнь и за ее любовь». — «Благодарен? — вспылил Шардин. — Я распорядился устроить пир, чтобы воздать Истоку хвалу за ее выздоровление, а меня выставили дураком. Ну что ж, теперь я поумнел. Если Исток существует, я проклинаю его и не желаю больше иметь с ним никакого дела». — «Ты отказываешься от служения ему?» — «Да». — «Тогда я буду молиться, чтобы ты вновь обрел мир и радость».
Целый год Шардин проработал в крестьянской усадьбе. Труд был тяжелый, скудно оплачиваемый, и ему недоставало маленьких радостей, к которым он привык, будучи священником: спокойной жизни при храме, обильной еды, часов, посвященных медитации.
Как-то раз он весь день рубил солому на корм скоту. Вечером работники развели костер, и он, сидя рядом с ними, слушал, о чем они говорят. Прежде чем приняться за праздничную трапезу из жареного мяса, эти простые люди воздавали благодарение Истоку, пославшему им обильный урожай. В прошлом же году, когда урожай был плохой, они благодарили Исток за то, что он даровал им жизнь. В этот миг Шардин смекнул, что религия — то самое, что азартные игроки называют «беспроигрышным раскладом». Исток благодарят как в изобильные, так и в голодные времена. Если кто-то исцеляется от чумы, это божественный промысл. Если кто-то умирает от чумы, его ждет вечное блаженство. Хвала Истоку! Как видно, вера, несмотря на ее вселенскую глупость, приносит людям счастье и довольство. Зачем тогда ему, Шардину, надрываться, работая батраком, если он может внести свою долю в общее счастье? Это уж наверняка поможет ему самому стать счастливым и снова зажить в уютном доме, в окружении преданных слуг.
А потому он снова облачился в синие одежды, отправился в Кайдор и получил место в маленьком карлисском храме. Через несколько недель число прихожан утроилось благодаря его проповедям. Два года спустя стоящие в храме лари ломились от пожертвований, и было задумано построить новый храм, вдвое больше старого. Еще через три года даже это внушительное здание не могло вместить толпы, сходившиеся послушать Шардина.
Обожание паствы резко противоречило мнению, которое составили о Шардине церковные власти, — об этом позаботился Парали.
Однако слава принесла свои плоды. Шардин жил теперь в большом доме с целым штатом слуг и всегда имел в запасе приличную сумму на вкусные яства, дорогие вина и женщин.
Казалось, у него было все, что может пожелать человек, — вернее, было до этого утра, когда посланцы герцога потребовали его участия в изгнании демонов из древних руин на равнине.
Шардин не имел опыта общения с демонами и не желал его приобретать. Но отвергать просьбу герцога было бы неразумно, и он быстро отобрал несколько свитков, трактующих об изгнании злых духов, а затем присоединился к кавалькаде.
Когда они стали спускаться на равнину, солнце жгло немилосердно. Впереди Шардина ехал герцог с адъютантами, князем Ариком и магом Элдикаром Манушаном, позади — полусотня лучников, двадцать копейщиков в тяжелых доспехах и пятьдесят кавалеристов с длинными саблями.
Выехав на ровное место, Шардин достал из седельной сумки первый свиток и стал просматривать его, пытаясь запомнить заклинания. Они оказались слишком сложными, и он отложил их. Во втором свитке говорилось о применении святой воды, которой у него не было, поэтому сей трактат тоже отправился обратно в сумку. Третий повествовал о возложении рук на страждущего с целью изгнания бесов. Шардин, с трудом удержавшись от брани, смял свиток и швырнул его наземь.
В разговорах, которые велись вокруг него, слышался страх, который стал передаваться и ему. Говорили о перебитых караванщиках, о нападении, которому подверглись Серый Человек и двое чиадзе.
— Я рад, что вы с нами, святой отец, — сказал один солдат, поравнявшись с Шардином. — Я слышал ваши проповеди. Вы поистине святой человек, благословенный Истоком.
— Спасибо, сын мой, — ответил Шардин. Улан снял свой серебристый шлем, наклонил голову, и Шардин, возложив на нее ладонь, произнес:
— Да благословит тебя Исток и да оградит от всякого зла. — Другие солдаты тоже стали подъезжать к ним, но Шардин отогнал их: — Подождем до места нашего назначения, дети мои. — Его благодушная улыбка излучала уверенность, которой он отнюдь не испытывал.
