Елизавета Дворецкая - Золотой сокол
Березы расступились, подобрали зеленые крылья, между ними открылась поляна. На поляне стояла избушка с конской головой на кровле, а на крылечке сидел рослый, крепкий старик с длинной, совсем белой бородой и плел лычак. Услышав шум травы под их ногами, он поднял глаза и улыбнулся, и девочка замерла: никогда она не видела у человека таких ярких, как молодая трава, искрящихся зеленых глаз. Глаза смотрели на нее приветливо, ласково, радостно, как будто она была родной внучкой этого старика и, наконец, пришла к нему с гостинцами от родных...
И она тоже вдруг обрадовалась: в этом старике собрались не только оба ее родных деда, которых она не успела узнать, но и прадеды и прапрадеды вплоть до того Деда, от которого пошли все кривичи, а за ним — и сам Род. Все их души после смерти ушли в Лес на Той Стороне, этот самый — то дремучий, темный и пугающий, то светлый, ласковый и приветливый. Здесь ее знали, здесь ее любили и ждали, здесь ее готовы были защитить от любой опасности и научить тому, чему на внешней, человеческой, стороне, никто не научит.
— Ну, здравствуй, внучка! — сказал старик и поднялся ей навстречу. — Дошли-таки?
Девочка обернулась — но позади никого не было. Приведя ее сюда, Мать тотчас исчезла, и больше Дивина ее не видела.
То есть Дивиной ее стал звать сам Лес Праведный. До того у нее было другое имя, но она его сейчас не помнила. Она не помнила ничего из своей жизни до того дня, когда вошла в рощу. Даже утра не помнила, не могла сказать, кто были те женщины, которые сначала кричали «ау!», а потом все-таки потеряли ее. Она знала только, что Мать увела ее от какой-то опасности, которой она иначе не могла избежать, и поручила покровительству Леса Праведного. И в той избушке она прожила пять лет.
А потом наступило осеннее утро, когда Лес Праведный привел ее к трем большим старым липам. Под ногами было сплошное покрывало золотисто-желтого палого листа, а наверху кроны трех могучих деревьев плотно смыкались, образуя над головой такую же золотую кровлю. Это было похоже на дом из золота с черно-коричневыми столбами. В той, что стояла посередине, имелось огромное дупло — от корня до верхушки, так что вся липа напоминала домовину, корнями растущую из земли, а вершиной уходящую к небесам. На самом деле это были ворота.
— Здесь простимся с тобой, внученька! — сказал ей Лес Праведный и передал в руку узелок. Он остался так же силен и крепок, словно дуб, только глаза у него осенью стали не зеленые, а рыжевато-бурые, со стальным отливом под цвет хмурого неба. — Теперь твоя наука там, — он показал на старую дуплистую липу, — нужна. Иди. Такая твоя дорога.
Дивина вошла в дупло липы и тут же увидела отверстие дупла снова перед собой. Сделав еще шаг, она опять оказалась на поляне. Та же липа была позади нее, две такие же, только без дупел, — по сторонам.
Но теперь она была одна. Белый старик больше не стоял возле нее, но Дивина продолжала чувствовать его близкое присутствие. Лес Праведный, воспитавший ее, утратил человеческий облик, но теперь его глаза смотрели на нее со всех веток и листьев, его голос говорил с ней шумом ветра, и сама земля, по которой она ступала, была продолжением его крепких рук.
«Я все сделаю, дедушка!» — мысленно сказала ему Дивина и пошла по тропинке прочь от трех золотых лип. Она была нужна здесь, по эту сторону межи. И она шла по тропинке между облетающими березами, чувствуя себя не столько человеком, сколько драгоценным сосудом сил и умений, которые дали ей, чтобы она могла отдать их людям.
Тропинка вывела ее на опушку, а за опушкой тянулась дальше, став улицей посада. У самой опушки был вырыт колодец, а у колодца стояла женщина — средних лет, крепкая, рослая, с загорелым, умным, приветливым лицом.
— Здравствуй, дочка! — ласково сказала она и шагнула навстречу Дивине. — Я тебя поджидаю. Значит, вывел тебя дедушка?
— Вывел. — Дивина кивнула.
Она помнила ту женщину, которая проводила ее к Лесу Праведному пять лет назад. Эта была похожа на нее, очень похожа... но теперь они были на этой, человеческой, стороне Леса, и стоявшая перед ней женщина была просто человек — зелейница Елага из городка Радегоща.
Слух о том, что у Елаги появилась откуда-то взрослая дочка, уже к вечеру облетел Радегощ, и у зелейницы целый день толпился народ, жаждущий на нее посмотреть. Старшие из соседей смутно припоминали, что у ведуньи и впрямь когда-то родилась девочка, да только быстро умерла... Вот только когда же это было... Ну-ка, дед, вспомни... То ли пятнадцать, то ли двадцать лет назад... Вроде еще до войны, когда здесь хозяйничали смоленские рати с воеводой Гневогостом, а может, уже после, когда молодой князь Столпомир выгнал захватчиков и сам стал приезжать сюда за данью, как до него его отец... Да нет, Нежалька уже тогда замужем была, значит... Нет, что ты болтаешь, наш дед Покляпа еще жив тогда был! Старухи спорили, но никак не могли прийти к согласию. Да и что оно дало бы, если никто не мог ответить, эта ли девочка вдруг оказалась все-таки жива или другая пришла неизвестно откуда. А сама Елага молчала и только улыбалась в ответ на все расспросы.
О той девочке, что пропала в лесу возле города каких-то пять лет назад, почему-то ни одна душа не вспомнила.
Зато девушки восхищенно ахали при виде искусно вышитых рубах, рушников и платочков, которые она достала из своего «маленького» узелка; она каждой дарила по рушнику или платку, а в узелке оказывались еще и еще... Это было ее «приданое» от Леса Праведного. Он всегда щедро награждает внучек, уходящих от него к людям, но и предупреждает: вся их мудрость и вся его щедрость — только до замужества.
В тот же вечер девушки повели ее на первые посиделки наступившей зимы — изба-беседа стояла тут же, на дворе Елаги, так что Дивина вдруг оказалась не гостьей, а хозяйкой девичьих посиделок. Наступил Сварогов день, девичий праздник, еще называемый куриным, потому что начинается он всегда с того, что ватага девиц отправляется по посаду воровать кур, чтобы приготовить из них угощение для парней-женихов. И тут Дивина оказалась впереди — никто лучше нее не знал всех тонкостей премудрых обрядов, всех нужных заговоров, оберегов и песен. Она не просто помнила, что и как нужно делать, — она знала, почему то или другое надо делать именно так, и с ней самые древние, привычные обряды получили новую жизнь, посвежели, наполнились особым смыслом. Даже старые старухи, бабки и прабабки нынешних невест, приходили теперь на беседы, и при виде Дивины им почему-то с особой яркостью вспоминалась собственная молодость.
Не прошло и недели, как уже весь радегощский посад знал Дивину, и она помнила всех по именам, никогда не путала, кто чья жена или сестра. Со всеми она была весела и приветлива, и при этом каждому казалось, что он нравится Дивине как-то по-особенному, что им она в душе интересуется больше, чем другими, потому что видит в нем достоинства, скрытые от недогадливых прочих.
