Святослав Логинов - Имперские ведьмы
На самом деле никаких опытов Канн не ставил. И странность у князь-полковника была не забавная, а, прямо скажем, несовместимая с его должностью. Нынешний начальник Особого отдела не умел хранить секреты. Сотни и тысячи тайн, к которым он имел доступ, жгли язык. А за разглашение большинства из этих секретов полагались репрессии, от которых не спасет ни титул, ни звание, ни высокая должность. Публичная казнь, долгая, стыдная и мучительная. Пару раз князь-полковник лицезрел такую экзекуцию, и зрелище это не шло у него из головы. И все же болтливость оказывалась сильней чувства самосохранения. Канн знал, что рано или поздно он сорвется. И тогда он изобрел легкий и приятный способ избавляться от комплексов. Оставшись тет-а-тет с приговоренным каторжником, князь-полковник выкладывал ему все тайны и секреты, к каким только имел доступ. А потом наблюдал, как издыхает преступник, осмелившийся коснуться государственных тайн. Таким образом достигались сразу две цели: Канн имел возможность выговориться, а потом получал наглядный урок, что бывает с нарушителями режима секретности.
Но теперь все изменилось — приговоренные каторжники стали слишком большой ценностью, а секреты пошли столь жгучие, что трепещущий язык, кажется, сам готов раззвонить их по всему свету. Тяжела доля брадобрея, допущенного к тайне царя Мидаса.
Вот тогда-то князь-полковник Канн и вспомнил про гранд-майора, который имел достаточно высокую степень допуска, а, учитывая его нынешнее положение, никому ничего не мог разболтать.
В течение получаса начальник Особого отдела делился с подчиненным своими бедами. Контакт с торпедниками, их истинная природа, жутковатый договор по обмену гражданами, истинная причина хвори гранд-майора… И еще много фактов, фактиков и фактишек, не предназначенных для посторонних ушей. Князь увлекся, говорил торопливо, брызгая от возбуждения слюной и не замечая, что прежде безучастный гранд-майор не просто сидит, уставясь в колени, а слушает. И лишь когда Кальве поднял голову, начальника его обожгло предчувствие, что где-то он серьезно лопухнулся.
— Так что ты давай, выздоравливай скорее, — натужно произнес он. — Дел невпроворот, а доверенных офицеров — раз-два и обчелся.
На эти слова Кальве никак не отреагировал, и князь-полковник, торопливо попрощавшись, покинул палату. По дороге он обдумывал спешно родившийся план… Следует поручить кому-то из доверенных лиц незаметно ликвидировать хворого гранд-майора. Сослаться, например, на бред, в котором бывший особист может выдать известные ему тайны. И вообще, Ногатых с готовностью исполнит подобное поручение, ни о чем не спросив. Ведь он до сих пор не утвержден на должности, которую прежде занимал Кальве. А после ликвидации гранд-майора… — дальше Канн ничего формулировать не стал, лишь засопел удовлетворенно и ускорил шаг. Но даже побеги он, что есть мочи, приказ все равно, безнадежно запоздал бы, потому что Кальве в эту минуту уже был на ногах и отточенными движениями оправлял форму, в которую его неукоснительно обряжали по утрам. У гранд-майора появилась цель, которая заставила его действовать.
Ровным шагом, небрежно отвечая на приветствия младших офицеров и не замечая вытянувшийся в струнку рядовой состав, гранд-майор Кальве проследовал в зону, где проводились секретные работы. Вышколенный часовой, знавший гранд-майора в лицо и очень знакомый с его скверным характером, взял под козырек, но с места не двинулся. Устав караульной службы строг — не выполнишь всех формальностей, и господин гранд-майор первый потребует, чтобы растяпу отправили под трибунал.
Кальве и не ожидал иного приема. Не обращая внимания на часового, он заперся в секретной кабинке, вставил в приемник личный жетон со степенью допуска, а затем ввел пароль, который несколько минут назад с идиотским смешком сообщил ему князь-полковник Канн. Громоздкое десятизначное число: 6227020800 — запоминалось чрезвычайно легко, так что, когда Кальве покинул кабинку, часовой не просто стоял навытяжку, но готовился открыть разблокированную автоматикой дверь.
Нечасто штабным офицерам приходится надевать герметизирующий летный комбинезон, однако и с этой задачей Кальве справился с легкостью. Он разгерметизировал помещение, распахнув кессонную камеру, и лишь затем повернулся к четырем голубым сигарам, крепко оплетенным белесыми жгутами биоманипуляторов. Это было последнее поступление, обменянное на триста двадцать спешно натасканных каторжников. Мирзой-бек не спешил устанавливать на истребители добытые таким образом торпеды. Как и в былые годы, их сначала исследовали, снимая тонкие характеристики, так что каждая торпеда имела собственное имя. По давней традиции это были женские имена, и Мирзой-бек не уставал удивляться прозорливости предков, сумевших разглядеть женскую сущность в страшном оружии инопланетников.
Кальве подошел к первой торпеде и попытался отключить манипулятор. У него ничего не получилось, управление манипулятором было заблокировано. Кальве пожал плечами и достал перочинный нож. Крошечный ножик с вибромолекулярным лезвием мог строгать сталь, хотя Кальве никогда так им не пользовался. Во дни своего всевластья он всего лишь строгал ножом палочку, а каторжники с ужасом следили, как истончается деревяшка в руках гранд-майора. Когда ножик перерезал непрочное дерево, следовала экзекуция всем присутствующим. Впоследствии нож был возращен больному, ибо врачи ставили свой эксперимент и желали знать, попытается ли травмированный гранд-майор покончить с собой и как именно он предпочтет это делать. Резать вены Кальве не стал, жесткая узда, затянутая Чайкой, не позволяла так просто ускользнуть от наказания, а вот кромсать что-нибудь постороннее ничто не мешало.
Упругая псевдоплоть без малейшего сопротивления уступила ножу, но манипулятор еще обвивал сигару. Зато пульт управления замигал тревожными огнями. Содрогаясь от отвращения, Кальве распорол многочисленные витки липкого жгута, и торпеда, не задержавшись ни на мгновение, исчезла в распахнутом створе, способном пропустить сторожевой катер.
Одну за другой Кальве освободил всех четырех пленниц.
— Валите отсюда! — прикрикивал он, хотя совсем не был уверен, что его слышат и понимают. — Дуйте, пока я добрый!
Последняя торпеда мелькнула в звездном проеме. Кальве задраил люк, наполнил камеру воздухом и стащил скафандр, который было очень неудобно носить поверх парадной формы. С тяжелым вздохом Кальве присел на приступку, где прежде светилась торпеда. Душевная боль не отпускала его, муки ничуть не уменьшились. Ведьма, покаравшая гранд-майора, вовсе не жаждала исправления, она всего лишь хотела наказать, так что никакое противодействие не могло освободить стянутую узлом душу. И все-таки впереди забрезжила надежда…
