Василий Горъ - Право сильного
— Спасибо, Гогнар! Она будет стонать до восхода!
— Боюсь, до восхода не получится… — ехидно ухмыльнулся эрдэгэ. — Десятки факельщиков вот-вот выедут. А тебя я подниму через час после полуночи…
…Безумная скачка по ночным дорогам сохранилась в памяти Алвана рваными обрывками: желтые пятна света, летящие сквозь метель, черные тени, стремительно скользящие по белой пелене под копытами, жуткие изломанные силуэты деревьев, изредка выхватываемые факелами из тьмы, топот копыт, снежные осы, нещадно жалящие в лицо, шею и кисти рук. Нет, особой усталости он не ощущал. Неги тоже — лайш-ири не умели ничего из того, что положено уметь наложнице вождя вождей и могла лишь дарить ему свое тело. Просто его душа, изнывая от тоски по Дайане, заставляла его раз за разом представлять себе миг, когда он перешагнет порог родовой юрты и заглянет в глаза его адгеш-юли.
А вот миг, когда его кобылица пролетела мимо последнего факельщика и перешла на шаг, запомнился надолго: именно в этот момент он поймал себя на мысли, что вождю вождей, саблю которого держит вся Степь, негоже бояться интриг собственных жен.
— Гогнар! — оглядевшись по сторонам и найдя взглядом силуэт своего эрдэгэ, позвал он.
Сын Алоя тут же оказался рядом и вопросительно мотнул головой.
— Найди мне еще две жены…
— Именно жены, не наложницы? — как обычно, сын Субэдэ-бали ухватил самую суть.
— Да, именно жену. Желательно, из каких-нибудь родов послабее… Они будут греть мое ложе месяц… Или даже два… А потом ты сделаешь так, чтобы одна из них захотела отравить другую…
Эрдэгэ усмехнулся в усы:
— Ты жестоко казнишь виновную и, тем самым…
— Я вырежу ее род… — перебил его Алван. — Целиком…
Сын Алоя вскинул голову к ночному небу, несколько долгих-предолгих мгновений, окаменев, слушал своего отца, а затем расплылся в зловещей улыбке:
— Их вырежешь не ты, а их соседи: к этому времени все ерзиды, начиная от безусых мальчишек и заканчивая старейшинами, будут знать, что ты и члены твоей семьи носите благословение Субэдэ-бали. А любая попытка вам навредить вызовет его гнев…
У Алвана пересохло горло:
— Я… я не ослышался?
— Ты держишь ЕГО саблю, ведешь ЕГО народ. Какие могут быть сомнения?
…Пока термены стягивали кольцо вокруг обреченного города с непроизносимым названием Льес, берза трясло, как при лихорадке. Он то вскидывал голову к ночному небу, пытаясь, как Гогнар, увидеть лик Субэдэ-бали, то вслушивался в тишину леса, надеясь услышать рык Дэзири-шо, то закрывал глаза и старался почувствовать свою избранность. Поэтому смог сосредоточиться на том, что творится вокруг, только тогда, когда осознал, что стоит в каком-то овраге, а в шаге перед ним темнеет черный прямоугольник.
'А вот и подземный ход…' — удовлетворенно подумал он и почти в то же мгновение услышал негромкий шепот Маруха, сына Нардара:
— Ну, что стоим? Пошли, пошли, пошли…
Лес тут же ожил — между двумя корявыми стволами по правую руку от берза сгустились тени и, слившись в узенький, но стремительный поток, потекли в зев подземного хода.
Одна, две, десять — тени двигались налегке, и от них, разгоряченных ожиданием будущей схватки, ощутимо тянуло жаром.
'Льес — один из символов неуязвимости Элиреи…' — тут же вспомнил он. — 'Запад королевства захватывали раз двадцать. Юг и восток — чуть реже. А Арнорд, Льес и еще пяток городов — ни разу. Поэтому его падение будет тем самым ударом в подбрюшье, после которого Бервер уже не оклемается…
— А ты уверен, что мы сможем его захватить?
— Хм… Как ты думаешь, зачем мы скачем к Оршу?
— Чтобы Вильфорд-берз решил, что мы решили взять именно его…
— Не только. На самом деле причин две. Во-первых, стены Орша намного ниже, чем Льеса. И воинов там обычно меньше. Поэтому, узнав о нашем приближении, барон Гралиер Орш обязательно попросит помощи у соседей. А его соседи — это Китц, Кижер и Льес. А во-вторых, в Льесе уже две недели развлекается полный десяток наших багатуров. И не ерзидов, а таких же лайши, как и я…'
— Не маловато людей-то? — негромко спросил он у сына Алоя, когда последняя тень скрылась под землей.
— Достаточно… — уверенно ответил эрдэгэ. — Хватит и на ворота, и для захвата казармы, и на всякие непредсказуемые случайности…
— А… — начал было он, и тут же заткнулся, так как знал, каким будет ответ.
— Даже не думай!!! — прошипел Гогнар. — Ты не воин, а средоточие Духа Степи!
— Средоточием Духа меня еще не называли… — хмыкнул Алван. И нарвался на недовольное шипение:
— Когда убиваешь ты — убиваем и мы! Если убивают тебя — убивают и нас!
Мысль, высказанная сыном Алоя, была интересной и очень глубокой. Действительно, любая победа вождя поднимала боевой дух его воинов на небывалую высоту. А рана, полученная от любого, даже очень слабого, врага, ввергала их в уныние. С другой стороны, вожди, прячущиеся за спины своих солдат, быстро теряли уважение, а за ним — и жизнь…
— Хм… — ухватив за хвост не дающуюся мысль, хмыкнул он. — Получается, что я должен убивать, но только тогда, когда уверен, что смогу?
— Именно! И никогда не подставляться под удар…
— Ойра… — оценив Дар Мудрости, вложенный в его сердце, выдохнул Алван, затем прикоснулся к груди правым кулаком и, не оглядываясь на яму, зашагал к опушке. Туда, где готовились к штурму его воины…
Глава 21 Аурон Утерс, граф Вэлш
…Из первой попавшейся на пути сожженной деревни, Косовища, я въезжал, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, меня до ужаса радовало то, что на пепелище не обнаружилось ни трупов, ни следов крови, а с другой бесило, что полторы сотни зажиточных семей в одночасье лишились крыши над головой. Илзе, читавшая мои чувства, как открытую книгу, предпочла помолчать, а вот граф Андивар Фарбо ни с того ни с сего решил поучить меня жизни.
Совет не гневить богов и съехать с дороги в лес я пропустил мимо ушей. Весьма многословные рассуждения по поводу моей юношеской воинственности — тоже. А когда он принялся сетовать на то, что в роду Утерсов перевелись здравомыслящие люди и завуалировано обозвал меня самовлюбленным юнцом, дорвавшемся до власти, неожиданно вышел из себя и приказал ему заткнуться.
Граф умолк. Но ненадолго — уже через полчаса, когда мы выехали на опушку и, не останавливаясь, двинулись по нетронутой снежной целине к виднеющимся на горизонте Темным Холмам, он язвительно поинтересовался, не собираюсь ли я, случаем, сдаться ерзидам.
Беседовать с человеком, чуть было не лишившим меня супруги, а моего сюзерена — единственного наследника, я не собирался, поэтому поднял правую руку и сложил пальцы в знак 'тихо!'.
