Евгения Прокопович - Вершина мира. Книга первая
— Что получится? — проявил он живой интерес.
— Я тебе потом как-нибудь объясню, — пробормотала я, — а сейчас залазь под одеяло и спать.
Выключив свет, поплелась к себе, оставив двери открытыми, на тот случай, если ему опять приснится кошмар и мне придется бежать будить парня. Ждать, что он сам придет ко мне, вместо того чтобы мучиться в темноте, дело зряшное. Он еще не настолько мне верит. Страх перед ним куда-то пропал, осталась лишь едва уловимая жалость. Я не знаю, как наша жизнь сложится дальше, но сейчас стало ясно одно — я за него любому глотку перегрызу!
Часть 2
Глава 1
Сидя в рабочем кабинете, я просматривала записи, что скопились у меня по Владу. Нужно хоть вид сделать, что я занимаюсь диссертацией.
То, что еще пару месяцев назад казалось увлекательным и интересным обернулось нудной рутиной, от которой сводило зубы и хотелось лезть на стену. На языке чиновников это называется красивым словом адаптация. А на деле — натаскивание взрослого мужчины основам поведения в нормальном обществе. С оговоркой, что общество, в котором я живу можно принять за норму.
Пользование столовыми приборами, одежда и основы этикета. Всего-навсего? Но порой казалось, что эта вершина непреодолима. В медицине есть диагноз имбицильность, больной способен произносить звуки, осваивать простейшие навыки, но при этом слабо обучаем. Диагноз подходил Владу, как влитой! Я злилась, я знала, что это не так и во всем винила себя. Временами проскальзывало ощущение, что он надо мной попросту издевается. Я гнала эти мысли прочь, поскольку они тащили за собой уж вовсе крамольные, что мои предшественники правы и физическое наказание имеет под собой веские основания. Размахивать плеткой я не буду, по крайней мере, не вижу пока к этому достаточных поводов, но надавать подзатыльников в самый раз! Но я сдерживалась, понимая — ни к чему хорошему это не приведет. Самое малое откинет на месяц, а то и на два назад, а мы и так двигались вперед с черепашьей скоростью.
Он напоминал мне клоуна на базарной площади, балансирующего на цилиндре — никогда не знаешь, куда его качнет в следующий миг. Мне никак не удавалось приспособиться к его поведению. То он был тихим и послушным, выполняя все мои требования, то выкидывал что-нибудь в духе первого дня знакомства, когда во что бы то ни стало, старался от меня улизнуть. Терпение, напоминала я себе, и только терпение! Но, Боже, как это тяжело!
Жизнь превратилась в сплошную череду 'не'. Не горбись, Не чавкай, Не расставляй на столе локти, Не обнимай тарелку — не отнимут! И все в том же духе. А еще — ложку держат в пальцах, а не в кулаке. Вилку в левой руке, нож в правой. Сперва предложи окружающим, а уж после возьми сам. Здравствуйте, до свидания, пожалуйста, спасибо (господи, я с ума сойду!!!). И бесконечное — Я не слышу! — если забыл сказать что-то из этого перечня. Вика посмеивалась над моими страданиями, говоря, что я скорее выработаю у Влада рефлекс к этому самому 'Я не слышу', чем сумею добиться осознанной вежливости. Я лишь уныло закатывала глаза.
Но все неудобства и трудности искупились самой первой улыбкой. Я ругала его за какой-то мелкий проступок, злилась, эмоционально всплескивала руками. Он сперва перепугался, потом успокоился, стал с интересом разглядывать, чем еще больше подхлестнул мой гнев, так, что я едва ли ногами не топала. А потом улыбнулся робкой, застенчивой улыбкой и… и я, задохнувшись, замерла, совсем забыв, что еще мгновение назад лютовала, боясь спугнуть чудо. Парень оттаивал.
Когда он осознал, что может невозбранно пользоваться библиотекой моя жизнь стала не в пример спокойнее. Как-то я заглянула в приоткрытую дверь его комнаты и увидела Влада, низко склонившегося над книгой. Он был настолько поглощен чтением, что на мой тихий стук не обратил внимания. Я сделала несколько шагов по направлению к нему, заинтересовавшись, что так могло увлечь молодого человека. Положив руки на его плечи, я заглянула в раскрытую книгу.
— Что ты читаешь? — тихо спросила я. Влад подпрыгнул от неожиданности и поднял на меня глаза.
— Историю, — коротко ответил он.
— И как, нравиться тебе наше прошлое? — попыталась пошутить я.
— Оно отвратительно, — скривился Влад, — равно как и настоящее.
— С чего ты взял? — полюбопытствовала я, присаживаясь на край стола.
— Пока будет существовать рабство, история человечества, равно как и само человечество, будет отвратительным, — резко пояснил он.
— Но, Влад, — растерялась я, ловя на себе угрюмый взгляд серых глаз, — а как же искусство? Человечество создало много прекрасного — музыка, литература, живопись, наконец!
— Живопись? — Хмуро переспросил он. — Тебе известно, что один из великих художников древности, писал большое полотно, на картине должно было быть сражение. Для усиления впечатления художник решил нарисовать сильного воина, умирающего от ран. Художник писал с натуры, но где найти в мирном уголке израненного воина? Художник приказал привести сильного раба и жестоко избить его, а пока несчастный умирал от боли и побоев, закончил картину. Полотно получилось большим и правдоподобным, им поражались и любовались спустя много веков, а несчастный раб умер страшной смертью. Вот она, твоя хваленая живопись!
— Влад, это было давно, — попыталась я урезонить парня, прекрасно помня эту отвратительную историю и панорамное полотно, но, к своему стыду, абсолютно не помня имени художника, — и не все для создания своих произведений были настолько жестокими.
— Да, это было давно, — глухо отозвался он, словно не слыша меня, — но с тех пор ничего не изменилось.
— Ты прав, — сдалась я, — человечество развивается по спирали и история повторяется с незавидным постоянством. Ничего не меняется, только декорации — человечество слезло с дерева, потом из неудобной арбы пересело в огромные космические корабли, а так все осталось прежним. Даже Иуда и тот до сих пор продает своего учителя за тридцать тетрадрахм.
— Кто такой Иуда? — тут же заинтересовался Влад.
— Иуда из Кариота, — неохотно пояснила я, боясь, что он втянет меня в мало знакомую область, — один из двенадцати апостолов, предавший своего учителя Иисуса Христа за тридцать серебряников. Христос считался сыном Бога, но, тем не менее, был приговорен прокуратором Иудеи Понтием Пилатом к страшной казни на кресте. Сын божий умер в тягостных мучениях, Иуду убили то ли ножом, то ли веревкой, точнее не скажу, чуть ли не по приказу прокуратора Иудеи, но тут мнения тоже расходятся, а сам Понтий Пилат всю оставшуюся жизнь мучился из-за того, что осудил невиновного.
