Александр Лукьянов - Раб сердец
Воевода братства горел жаждой победы и зажигал ею прочих. Однако старые краснокирпичные стены смотрелись столь неприступно, что многими овладели нерешительность и робость.
Лестницы скрипнули основаниями по стылой земле, царапнули крючьями на верхних перекладинах по кирпичу.
— Чего? — рявкнул Ждан. — Кто хочет сегодня вечером лечь спать в поползаевских палатах? А то глядите, сам первым кинусь!
Он крякнул, поплевал на ладони и проворно полез по хрустящим под ним перекладинам. Смердуновцы стали дружно карабкаться вверх. Стреломёты прикрыли их пущенными веером короткими стрелами. Залп оказался настолько метким, что на какое-то время участок стены рядом с Полночными Вратами опустел.
— Славно! — кричал Ждан. — Коси лешелюбов, не давай очухаться! Не глазей по сторонам! Времени не теряй! Прыгай на стену и — в топоры!
— Ох, Ждан, — бормотал Бран, не отрывая взгляда от картины боя, — ох, отчаяннный… Истинный воин!
Поползаевцы опрокинули две лестницы, искалечив с дюжину воинов. Но Ждан уже оказался на стене, выхватил топор из ременной петли, перекинул круглый самодельный щит со спины на руку. За ним влезли еще несколько самых смелых и ловких дружинников-смердуновцев.
— Мятежники на стенах!..
Эта весть поразила защитников подобно параличу, среди них воцарились смятение и ужас. Ратники Братства полезли наверх с ещё большим упорством.
Тррр! Тррр!
— Вперёд! — взревел Ждан. — К калитке!
Он, свирепо круша топором щиты отступающих перед ним лешелюбских вояк, спустился по кирпичным ступеням в привратный дворик, вслед за ним горохом посыпались другие повстанцы, подбежали к Полночным вратам, стали откатывать возы с тяжёлым грузом, припиравшие дубовые створки, вырывать брусья засовов из железных скоб.
Тррр! Последний удар тарана распахнул створки. И судьба Поползаевска была окончательно решена. В город ворвалась повстанческая конница, понеслась по Тишайшему проезду, за ней хлынули, растекаясь по переулкам, пехотинцы.
Вытирающего пот со лба Ждана хлопнули по плечу, он резко повернулся, увидел Брана и некрасивый оскал на его потном, грязном лице тут же сменился широкой улыбкой.
— Всё, Учитель — город наш! Думаю, что лешелюбы сами открыли Полуденные врата с противоположной стороны и бегут сквозь них прочь.
3.Бран глубоко вдохнул прохладный весенний воздух и его голос зазвенел над притихшими чистоградцами:
— Спасибо за то, что пришли, за согласие выслушать. Вы пережили тяжелые дни осады и жуткие часы штурма, и радует, что в пережитом не упрекаете нас. Мы не хотели крови! Она пролилась злой волей Поползая, Крысеня, Головастика!
Как только не костерят нас продажные лешелюбы, обученные искусству лжесловия своими заморскими хозяевами! «Братоубийцы», «людоеды», «изверги», «грабители».. А преступлением они называют — быть рунцем и требовать уважения и безопасности! Воистину, вор громче всех кричит: «Держи вора!»
Чего хочет добиться наше Братство? Вернуть Рунь её хозяевам-рунцам. Скажите, разве это грабёж? Прекратить истреблять и оскорблять хозяев в их доме. Ответьте, разве это людоедство? Ввести справедливые законы и, главное, добиться, чтобы они исполнялись всеми и беспрекословно. Это издевательство?
Клеветники обвиняют Братство в том, что оно затеяло кровавую междоусобицу. Чушь! Междоусобица — это распря между своими, а Поползай с его приспешниками никогда не мог быть своим для трудового люда. Скажу более — они и не люди вовсе, а трупные черви, омерзительные паразиты. Так что истребление их — вовсе не человекоубийство, совсем не усобица, а многотрудное лечение нашей, родной Руни.
Война — отвратительна и грязна, мне пришлось в молодости воевать, и я на это насмотрелся. Но если нет иного выбора? Тогда как?
Мы не начинали войны! Это нас двадцать пять лет обирали, унижали, убивали, порабощали. И все вокруг молчали. Все! Да что там «вокруг» — мы сами молчали. Тупо и покорно. Я? Да, тоже молчал… Безмолвствовал, когда рвали Рунь на клочки, когда к власти пришли озверелое ворьё, откормленные канцелярские крысы и наглые хозяйчики, когда на улицах городов наших разносилось: «Рунская свинья, прочь с дороги! На колени, свинорылый!».
Среди собравшихся вижу многих своих ровесников. Многие молчали и терпели лишения, когда шла осада Чистограда. Молчат и сейчас… Так пусть каждый из собравшихся здесь мысленно ответит себе — он свинья? Холуй? Согласен и дальше молчать, горбатиться на хозяйчика-лешелюба и терпеливо дохнуть, заливая предсмертную тоску брагой? Ну, тогда да — свинья и холуй, быдло и скотина. Не согласен — иди к нам в Братство.
Хочу, чтобы каждый понял: мы — на нашей земле. Чужой нам не надо, но на своей не позволим себя насиловать, грабить и убивать. Все! Хватит! Закончилось терпение. Отступать нам более некуда! Наша беда в том, что стали забываться эти слова… «Отступать некуда» — сказали Чёрные рати в последнем бою последней страшной Войны Кольца. Тогда к нашей земле самоуверенно, в наглой уверенности в победе топало с Заката воинство «свободных народов». Они тоже считали рунцев быдлом и безмозглыми рабами Чёрного Властелина. И как же удивились, когда Чёрные ратники, не сложив оружия, легли костьми до последнего. Ибо отступать было более некуда!
И мы отправились в поход на истребление лешелюбских крысиных стай потому, что нельзя было не идти. Потому что кончилось безволие, исчезло позорное бессилие. Их сменили отчаяние и ярость. Мы захотели жить сами и защитить жизнь детей. Мы вдруг пожелали жить на своей земле и по своим обычаям, а не по воле тех кто называет нас свиньями на бойне.
Внезапно собравшийся на площади народ шумно выдохнул в едином порыве: стоявший рядом с Браном Ждан Ратник, оттолкнув Учителя, прикрыл его собой. Сверкнувшая гадючьим блеском стрела сухо щёлкнула по пластине жданова панциря.
— Уводите Брана! — крикнула Внята Тихая, длинным кошачьим прыжком соскочившая с крыльца прямо в ряды слушателей. — Ребята, за мной!
Но она опоздала. В середине толпы забурлил водоворот, послышались яростные крики и, когда Внята с ратниками протолкались к этому месту, то увидели на брусчатке лишь растерзанные останки, в которых было трудно узнать человеческое тело. Из трупа торчали втоптанные в него обломки небольшого лешачьего лука.
— Ну, зачем вы так, люди добрые? — укоризненно сказала Внята. — Его же допросить следовало…
— Поторопились. — вздохнул угрюмоватого вида чистоградец. — Но нет худа без добра: теперь все мы ясно видим — если эта мразь так ненавидит Учителя, значит надо быть с ним. Записываюсь в вашу Рать, братья!
