Ханнес Бок - Черное колесо
– Мне кажется, это вопрос врачебной этики.
– Ну что ж, – сказал я с намеренной резкостью, – я не утаиваю от вас ничего. На борту все для вас, как открытая книга.
Лесть была слишком расплывчатой, и он выглядел одновременно довольным и недовольным. Но на этот раз клюнул:
– Что же это было?
Я не напомнил имён Ирсули и Рафферти, потому что, во-первых, капитан их не знал, во-вторых, их обладатели – если история подлинная – были тогда не в состоянии говорить. Поэтому я приписал слова Мактига леди Фитц и повторил ту часть её рассказа, где люди капитана изрубили Колубо своими ножами. Он слушал внимательно, ноздри его раздувались, глаза потемнели. На него, как прозрачная вуаль, вдруг легли лишние двадцать лет.
– Очень садистская картина! – закончил я.
Голос его был теперь дрожащим фальцетом, как три дня тому назад в споре с Джонсоном.
– Значит… так она сказала, да?
Я понял, что снова попал в цель.
– Она описала это так, словно сама была свидетельницей, – добавил я, пристально глядя на него.
Морщины вокруг его проницательных глаз углубились, хотя он не улыбался. Я знал, что он смеётся про себя – и торжествующе смеётся. Стало быть, я не сказал ему ничего неожиданного – старый капитан действительно связан с разбитым остовом. Но как?
Была опасность перестараться и сказать ему больше, чем он сообщит мне в ответ. Но теперь по крайней мере он заинтересовался. Я вернулся к своему удачному выстрелу.
– Капитан, и леди Фитц, и Бурилов проявляют признаки невроза, и я обеспокоен. Не думаю, чтобы атмосфера была для них… благоприятна. Бурилов – ипохондрик, леди Фитц – тоже, к тому же у неё мания преследования, и она ищет убежища в религии. Они нуждаются в лечении, а в таких условиях это невозможно. Но развитие болезни можно приостановить, – я наклонился к нему, чтобы наблюдать за его реакцией, – я порекомендовал бы как можно скорее отослать леди Фитц и Бурилова на катере. Это предупредит обострение.
Конечно, частица правды в моих словах была, но я сильно преувеличивал. Что касается меня, то если бы леди Фитц и её любовника смыло за борт, я бы вряд ли по ним скучал. Так можно скучать по зубной боли!
Но я опять попал в невидимую цель. Бенсон насторожился. Странно, как вдруг изменился его голос:
– Вы зря меня запугиваете. Пройдёт немного времени, и «Сьюзан Энн» сможет выйти в море. А до того времени все вы, здоровые и больные, сможете прожить на ней.
Рыбка попала на крючок, и я поспешил подсечь, подчеркнув, что необходимо поторопиться.
Он рявкнул:
– Подождите команды! Я сказал, что все будут ждать. Пусть ждут!
Я спросил:
– Неужели вас не тревожит угроза безумия людям, за которых вы несёте ответственность?
– Ничего им не грозит, – возразил он. – И попридержите свой язык, по крайней мере из вежливости. Вы, возможно, прочли гору книг, но всего вы не знаете. Есть и другие соображения.
– Они должны быть очень весомыми, – заметил я, – вы ведь рискуете…
– Они важнее самой жизни! – сказал он и повернулся к колесу. Его вид, казалось, подбодрил капитана, и он задумчиво улыбнулся, облизывая губы. Я тоже взглянул на колесо и снова испытал отвращение, почти панику, как и в первый раз, когда его увидел.
Вероятно, моё лицо выдало меня. Я думал: где здесь руки Ирсули, где Рафферти – а где Чукура, Колубо, М’Комбы? Полная бессмысленность этих рассуждений нарушила колдовские чары колеса. Я увидел, что Бенсон по-прежнему улыбается, но смотрит не на колесо. На меня.
Глаза его блестели, словно солнце пробивалось сквозь серый туман. Я вспомнил его похвальбу, что он, подобно своему предку, может узнавать мысли людей, глядя им в глаза. Я решил заставить его отвести взгляд и не смог, зато сам отвёл взгляд.
Голос его зашелестел, как серебристый шёлк:
– Вы что-то увидели в колесе? Скажите, – убеждающе продолжал он, – что вы увидели?
Не мог же я признаться, что чуть не увидел картины, описанные леди Фитц и другими!
– Ничего, кроме самого колеса.
– Вы могли увидеть, какое оно удивительное!
Звучало двусмысленно. Я осторожно сказал:
– Работа исключительная, если вы это имеете в виду.
Он нетерпеливо поёжился. Каким-то образом я разочаровал его. Я спросил:
– Капитан Бенсон, что же для вас важнее вашей собственной жизни и благополучия всех остальных?
Он искоса взглянул на меня, потом сухо усмехнулся.
– Да, вы удивлены. Вы думали, что если Кертсон не сказал мне правды, почему послал вас сюда, то вы обманете меня своей болтовнёй о любви к кораблю и морю. Вы пришли следить за мной, как и все остальные. Что ж, теперь вы знаете правду. Можете шпионить сколько угодно. Но никто из вас не уйдёт отсюда – пока!
Теперь на меня смотрели два старых капитана: один из рамы, другой – тот, что только что был Большим Джимом.
– Я не шпион Кертсона, сэр.
– Укоротите свой язык, щенок, если не хотите, чтобы его поцеловала кошка! Я говорю, что вы шпион, и все остальные тоже. И пока не закончу всего, что задумал, можете успокаивать подозрения остальных.
Он словно пожалел, что сказал слишком много; поднял руку и указал:
– Вот дверь. И побыстрее! – И так как я колебался, он топнул, словно хотел испугать щенка. – Вон!
Он не шутил, и я ушёл. Ну, хоть что-то я узнал, если он, конечно, не играет со мной. Он был так же искренен, как и остальные, но кто-то из них лгал.
Теперь следовало расспросить Пен. Если я поведу разговор достаточно искусно, она может добавить несколько бусинок к тому ожерелью фактов, что я собираю. И хотя было уже поздно, я направился в её каюту.
Если только кто-нибудь из тех, кто видел сны об Ирсули, не делает из меня дурака, на корабле четыре случая шизоидных галлюцинаций. Ни на мгновение я не мог поверить в нелепую теорию одержимости духами.
Допустим, одержимость Бенсона старым капитаном послужила трамплином для остальных, кто одержим Ирсули. Один невротик может воздействовать на других, восприимчивых к этому. Я часто видел подобное в больнице. То, что у леди Фитц нервное расстройство, совершенно очевидно. Слима Бэнга я изучил недостаточно, чтобы точно классифицировать его случай. Мактиг же всегда казался мне человеком, прекрасно приспосабливающимся к окружению.
Но для простоты я предположил, что все они – неврастеники и все находятся под влиянием Бенсона. Такое подражание могло в конце концов принять специфичную для каждого форму. Как я уже говорил, невозможно, чтобы мышление двух человек оказалось совершенно одинаковым. Но эти трое представляют сходящиеся линии, и сейчас они почти идентичны.
Но, предположив, что мыслительные процессы Мактига, леди Фитц и Слима Бэнга развиваются параллельно, следовало также предположить, что они подвергаются одинаковому воздействию в одинаковых условиях. Единственным сильным стрессом, который они испытали все вместе, был ураган.
