Джон Толкиен - Две твердыни
И вот Арагорн встал у парапета над воротной аркой, вокруг свистели вражеские стрелы. Он взглянул на восток, на бледнеющие небеса — и поднял руку ладонью вперед, в знак переговоров.
— Спускайся! Спускайся! — злорадно завопили орки. — Если тебе есть что сказать, спускайся к нам! И подавай сюда своего труса конунга! Мы — могучие бойцы, мы — непобедимый Урукхай! Все равно мы до него доберемся, выволокем его из норы. Конунга, конунга подавай!
— Выйти ему или оставаться в крепости — это конунг решает сам, — сказал Арагорн.
— А ты зачем выскочил? — издевались они. — Чего тебе надо? Подсчитываешь нас? Мы — Урукхай, нам нет числа.
— Я вышел навстречу рассвету, — сказал Арагорн.
— А что нам твой рассвет? — захохотали снизу. — Мы — Урукхай, мы бьемся днем и ночью, ни солнце, ни гроза нам не помеха. Не все ли равно, когда убивать — средь бела дня или при луне? Что нам твой рассвет?
— Кто знает, что ему готовит новый день, — сказал Арагорн. — Уносите-ка лучше ноги подобру-поздорову.
— Спускайся со стены, а то подстрелим! — заорали в ответ. — Это не переговоры, ты тянешь время и просто мелешь языком!
— Имеющий уши да слышит, — отозвался Арагорн. — Никогда еще Горнбург не видел врага в своих стенах, не увидит и нынче. Бегите скорей, иначе пощады не будет. В живых не останется никого, даже вестника вашей участи. Бьет ваш последний час!
Так властно и уверенно звучала речь Арагорна, одиноко стоявшего над разбитыми воротами лицом к лицу с полчищем врагов, что многие горцы опасливо оглянулись на долину, а другие недоуменно посмотрели на небо. Но орки злобно захохотали, и туча стрел и дротиков пронеслась над стеной, едва с нее спрыгнул Арагорн.
Раздался оглушительный грохот, взвился огненный смерч. Своды ворот, над которыми он только что стоял, расселись и обрушились в клубах дыма и пыли. Завал размело, точно стог соломы. Арагорн бросился к королевской башне.
Орки радостно взревели, готовясь густой оравой ринуться в пролом, но снизу докатился смутный гомон, тревожный многоголосый повтор. Осадная рать застыла: прислушивались и озирались. И тут с вершины башни внезапно и грозно затрубил большой рог Хельма.
Дрожь пробежала по рядам осаждающих. Многие бросались ничком наземь и затыкали уши. Ущелье отозвалось раскатистым эхом, словно незримые трубачи на каждом утесе подхватывали боевой призыв. Защитники Горнбурга с радостным изумлением внимали немолчным отголоскам. Громовая перекличка огласила горы, и казалось, не будет конца грозному и звонкому пенью рогов.
— Хельм! Хельм! — возгласили ристанийцы. — Хельм восстал из мертвых и скачет на битву! Хельм и конунг Теоден!
И конунг явился: на белоснежном коне, с золотым щитом и огромным копьем. Одесную его ехал Арагорн, наследник Элендила, а за ними — дружина витязей-эорлингов. Занялась заря, и ночь отступила.
— Вперед, сыны Эорла! — С яростным боевым кличем на устах, громыхая оружием, врезалась конная дружина в изенгардские полчища и промчалась от ворот по откосу к плотине, топча и сминая врагов, как траву. Послышались крики воинов, высыпавших из пещер и врубавшихся в черные толпы. Вышли на битву из Горнбурга все его защитники. А в горах все перекликались рога.
Ни громадные латники-орки, ни богатыри-горцы не устояли перед конунгом и сотней его витязей. Мечи сносили им головы, копья вонзались в спины; без оглядки, с воем и воплями бежали они вниз по склону, ибо дикий страх обуял их с рассветом, а впереди ожидало великое изумление.
Так выехал конунг Теоден из Хельмовой Крепи и отбросил осаждающих за Гать. У Гати дружина его остановилась в рассветном сиянии. Солнце, выглянув из-за восточного хребта, золотило жала их копий. Они замерли и молча глядели вниз, на Ущельный излог.
А тамошние места было не узнать. Где прежде тянулись зеленые склоны ложбины, нынче вырос угрюмый лес. Большие деревья, нагие, с белесыми кронами, недвижно высились ряд за рядом, сплетя ветви и разбросав по густой траве извилистые, цепкие корни. Тьма была разлита под ветвями. От Гати до опушки этого небывалого леса было всего лишь три сотни саженей. Там-то и скоплялось заново великое воинство Сарумана, опасное едва ли не пуще прежнего, ибо мрачные деревья пугали их больше, чем копья ристанийцев. Весь склон от Крепи до Гати опустел, но ниже, казалось, копошился огромный мушиный рой. Направо, по крутым каменистым осыпям, выхода не было, а слева, с запада, близилась их судьбина.
Там, на гребне холма, внезапно появился всадник в белом светоносном одеянии, грянули рога, и тысячный отряд пеших ратников с обнаженными мечами устремился в ложбину. Впереди всех шагал высокий, могучий витязь с красным щитом; он поднес к губам большой черный рог и протрубил боевой сигнал.
— Эркенбранд! — в один голос закричали конники. — Эркенбранд!
— Взгляните! — воскликнул Арагорн. — Белый Всадник! Гэндальф возвратился с подмогой!
— Митрандир! Митрандир! — подхватил Леголас. — Вот это, я понимаю, волшебство! Скорее, скорее, поедем поглядим на лес, пока чары не рассеялись!
Изенгардцы с воплями метались из стороны в сторону, между двух огней. С башни снова затрубил рог, и дружина конунга помчалась в атаку по мосту через Хельмову Гать. С холмов ринулись воины Эркенбранда, правителя Вестфольда. Светозар летел по склону, точно горный олень, едва касаясь земли копытами, и от ужаса перед Белым Всадником враги обезумели. Горцы падали ниц; орки, визжа, катились кубарем, бросая мечи и копья. Несметное воинство рассеивалось, как дым на ветру. В поисках спасения ополоумевшие орки кидались во мрак под деревьями, и в этом мраке исчезали без следа.
Глава VIII
Дорога на Изенгард
Так ясным весенним утром на зеленом лугу возле реки Ущелицы снова встретились конунг Теоден и Белый Всадник Гэндальф, и были при этом Арагорн, сын Араторна, эльф-царевич Леголас, Эркенбранд из Вестфольда и сановники Златоверхого дворца. Вокруг них собрались ристанийцы, конники Мустангрима, более Изумленные волшебством, нежели обрадованные победой: взоры их то и дело обращались к таинственному лесу, который не исчезал.
Но снова раздались громкие возгласы: из-за Гати показались воины, вышедшие из пещер, — и старый Гамлинг, и Эомер, сын Эомунда. А рядом с ними вразвалку шагал гном Гимли: шлема на нем не было, голова обвязана окровавленной тряпицей, но голос звучал по-прежнему задорно и зычно.
— Сорок два как один, любезный друг Леголас! — крикнул он. — Только вот у последнего оказался стальной воротник. Голова его слетела, а секира моя зазубрена. Твои-то как успехи?
